Почти весь 1734 год Васильев выяснял факты и составлял из них экстракты. Расследование дел на заводах центра Европейской России потребовало года и трех месяцев работы — больше, чем такая же работа на уральских заводах[491].
Смерть Татьяны Демидовой
В том же 1734 году в семью Никиты Никитича Демидова пришла беда: неожиданно заболела дочь Татьяна. Больную исповедал ее духовный отец, священник Николо-Зарецкой церкви Иван Федоров; Святых Тайн приобщил священник того же храма Трофим Акимов. 19 августа она скончалась.
Тело еще не было предано земле, когда некто объявил архимандриту Тульского Предтеченского монастыря Дионисию, протопопу Успенского собора Михаилу Никитину и попу Петру Петрову, что Татьяна умерла не своей смертью — была убита отцом. Соответствующие доношения были поданы тульскому воеводе полковнику Сергею Шишкову, на штабной двор и в Московскую контору Комиссии следствия о десятинном сборе.
Человек, пополнивший и без того изобильный список обвинений в адрес Никиты Демидова подозрением в уголовном преступлении, в документах Следствия о заводах назван «бывшим на заводах его подьячим» Василием Пономаревым[492].
Тульские жители Тимофей Латов и Василий Пономарев служили на Брынском заводе Никиты с самого его пуска — были у «завоцких записок» подьячими. Пономарев проработал шесть лет, и лишь в 1733 году, в октябре, на его место пришел москвич Иван Васильев. «А оного де Пономарева хозяин ево со оного заводу сослал»[493].
Работая на Демидова, подьячий, несомненно, узнал о нем немало такого, о чем следовало помалкивать. Будучи с завода «сослан» (в смысле — изгнан; из-за чего — узнаем позже), вскоре «засветился» благодаря доносу Горбунова. Тот донес, что Демидов наряду с «фальшивыми» письмами на Брынь к Лукьяну Копылову «прислал в цыдулках на особливых листах шестнатцать пунктов, как кому во время следствия… сказывать, и о том всех научать, в том числе и оного подьячего Понамарева». Последний при допросе существование пунктов в «цыдулках» подтвердил: то «письмо он, Копылов, и доноситель Горбунов, и он, Понамарев, читали». Горбунов, обличая Демидова, в подтверждение своих слов и на Пономарева ссылался. Но подьячий Иван Васильев, тоже вроде бы свидетель (он якобы копировал злосчастные пункты), на очной ставке с Горбуновым его утверждения опроверг: да, пункты переписывал, но не с письма Демидова, а со слов… самого Горбунова. «И оные пункты подлинно ль от оного Демидова к помянутому Копылову были присланы» — этого следователь установить не смог[494].
Пономарев при разбирательстве с пунктами проходил свидетелем — лично к нему претензий не было. Тем не менее он и еще пять человек были отправлены в Московскую контору Комиссии следствия о десятинном сборе, куда прибыли 12 июня. После случая с похищением в январе Горбунова держать важных свидетелей в Туле асессор под свою ответственность опасался. Но считал при этом возможным, если те сыщут «знатные и добрые поруки», отпустить их «на росписки». Такой вариант устраивал и контору. По получении поручительств московских купцов Пономарев был «для пропитания» отпущен домой в Тулу. Во все тульские учреждения, которых это касалось, были посланы указы, чтобы ему до решения «интересного» дела «напрасных никаких обид и нападков и утеснения чинено не было»[495].
Видя, что Демидовы, несмотря на атаки, не без участия местных властей из болота постепенно выкарабкиваются, Пономарев копил озлобление против тех и других. Мотив посчитаться с Никитой у него был. Совсем недавно, в 1733 году, Никита приводил Пономарева в провинциальную канцелярию «к розыску» за побег и кражу денег[496]. (Вот, видимо, и причина, почему хозяин «сослал» своего сотрудника, бессменно работавшего у него от основания Брынского завода.)
Грезивший о реванше Пономарев мог рассказать следователям много интересного о порядках на демидовском заводе. Но, как показал опыт Горбунова, сказанное нужно было доказывать, надежных же доказательств ни тот ни другой, похоже, не имели. Смерть Татьяны Демидовой и что-то, может быть, серьезное, ставшее ему о ней известным, вытащили Пономарева из засады, в которой он отсиживался в ожидании часа. Час, как ему показалось, пробил.
Но местные духовные власти к Василию не прислушались. Больше того, вместо того чтобы после его сигнала задержать похороны (для осмотра тела), разрешили перенести тело в церковь и на другой день, перед литургией, совершили обряд погребения[497].
Попытки привлечь внимание других властей оказались ненамного успешнее. Доношение в Тульскую провинциальную канцелярию Пономарев подал 21 августа. Указал в нем источник сведении: «…о убийстве Никитою Демидовым дочери его, девки Татьяны, уведомился от тульскаго кузнеца Дмитрия Стрельчихина, да от подьячаго Василья Струкова». Но дело пошло не так, как требовал регламент и рассчитывал доноситель. Воевода осмотреть тело «чрез искусных женщин» не приказал. С допросами Стрельчихина и Струкова не поспешил: одного допросил две недели спустя, другого еще позже. Демидова вообще не допрашивал, лишь принял от него через месяц челобитную, по которой действий не предпринял. Самого доносителя держал в тюрьме в цепи и в железах, определив, наконец, приговором, чтобы его за неправый донос наказать публично кнутом[498]. И это всего десять дней спустя после получения прямого указа о его защите!
Отметим, однако, что основания не поверить Пономареву у воеводы были, причем те же, которые смущают и нас: он знал, что у Пономарева имелся мотив вредить бывшему работодателю. Никита поймал его на краже — вот, решил воевода, он и затаил на него злобу. Обвинения счел поклепом, обвинителю назначил наказание. Но, готовясь привести приговор в исполнение, провинциальная канцелярия вспомнила о полученной из Москвы охранной грамоте Пономареву и осознала, что находится в непростой ситуации. Указ из конторы Комиссии следствия о заводах требовал «никаких обид, и нападков, и утеснения» Пономареву не чинить. Намеченное наказание подпадало под все в этом списке. В голову пришел оригинальный выход. 22 ноября 1734 года Московская контора получила из Тульской канцелярии доношение о произведенном ею расследовании с заключением, что «по следствию де за ним, Демидовым, никакова смертнова убивства не явилось», и решением «за ложной ево (Пономарева. — И. Ю.) донос учинить наказание — бить кнутом публично». Далее предлагалось, чтобы наказание «учинено было от вышеозначенной Московской от комиссии канторы».
Понятно, что Комиссия без надобности облачаться в кафтан экзекутора не захотела. 23 декабря П. Шафиров приказал напомнить Тульской канцелярии, что дело по обвинению Пономарева начато и закончено ею, канцелярией, и что назначенное наказание она «по правам исполнять может». Напротив, «в Москве учрежденная кантора в то дело, яко к своему следствию не надлежащее, вступать не должна. И чему он, По-намарев, по изследствию оного в Тулской канцелярии имеющагося дела по указам достоин, то и учинено быть имеет от оной же Тулской канцелярии»[499].
Вернемся к событиям августа 1734 года. О реакции других учреждений, в которые обратился Пономарев, имеем сведения только в отношении полкового штабного двора. Когда доноситель сидел, скованный, в канцелярии, оттуда были направлены две требовавшие освобождения Пономарева промемории. Воевода по первой «ничего не учинил, а другой и не принял»[500]. С какой стати полковой двор взялся защищать интересы Комиссии о заводах — можно только догадываться.
