Обострив в 1744 году отношения с племянницей, Акинфий стоял в это же время перед решением куда более важной проблемы — необходимостью отрегулировать отношения с прямыми своими потомками. Принципиальные решения по этому поводу он уже принял, их отразило его завещание. Но дело необходимо было довести до конца. Нужно было обезопасить выбранный им сценарий будущего от потенциальных противников его реализации — от невписавшихся в него старших сыновей. Прежде всего — от Прокофия. Действовать следовало продуманно и осторожно.
В январе — феврале 1745 года Акинфий Никитич отправляет его на сибирские заводы, причем, судя по данной сыну инструкции, надолго. Обращает на себя внимание необычная для автора неконкретность распоряжений. По большей части это общие слова: смотри за исполнением указов казны, за литьем пушек, за ревизией приписных крестьян, за приказчиками и т. д. Автор, складывается впечатление, осознает, что особой надобности в присутствии Прокофия на заводах нет, что, в общем, понятно: в отсутствие хозяина там под присмотром Никиты всем заправляют надежные приказчики. Осознавал Акинфий, возможно, и то, что Прокофий откажется, не поедет. Можно ли говорить, что он его на это провоцировал? Нам кажется, в известном смысле и с оговорками — да. Если предположить, что Акинфий задумал отделение Прокофия (а это в ситуации с завещанием было лучшим сценарием), именно такая реакция была ему выгодна. Приняв к сведению демарш отпрыска, он немедленно выносит сор из избы: 4 февраля пишет письмо о непослушании сына кабинетсекретарю императрицы барону Ивану Антоновичу Черкасову. Сын, жаловался Акинфий, «изволничался»: «ни в чем меня не слушает и никакого от него почтения по должности сыновней не вижу». На возможность восстановления нормальных отношений отец смотрел скептически: «впредь добраго ждать нечего». В случае если ничего не изменится, он обещал применить законную свою власть и использовать радикальные меры. В подробности на этот счет Акинфий в письме не входил, но упоминал о сценарии, прописанном в его завещании[736].
Конечно, кабинетсекретарю больше нечем было заниматься, кроме как воспитывать чужих детей. Но Акинфию это и не требовалось. Он добивался, чтобы мысль о непокорном и неспособном к заводскому управлению сыне укоренилась у покровителя, а главное — у покровительницы. Укоренится — можно и отделять.
Во второй половине января — начале февраля Акинфий находился в Москве. Возможно, около этого времени он последний раз посетил родовое гнездо в Туле. В конце апреля приказчик Демидова Иван Торопов сообщал горным властям, что его господин в пути и прибытия его на уральские заводы ожидают в скором времени[737].
Но прибытие, однако, задерживается — по пути на Урал Акинфий заезжает на нижегородские заводы. Пишет из Фокина 20 июня Черкасову. Тема вроде бы производственно-техническая (проблемы с рабочей силой из-за обременительных строгостей — нанимать работников можно только тех, кто с печатными паспортами[738]), но в переписке с такими корреспондентами всякое лыко в строку. В начале июля он все еще в нижегородской вотчине — сюда пишут ему и приказчики[739]. По-видимому, именно в Фокине Акинфий Никитич провел последние месяцы своей жизни.
В середине лета он сообщает приказчикам, что находится в дороге и затребованные горным начальством ведомости о предприятиях «будет сочинять по прибытии своем в те заводы»[740]. Обещания он не исполнил. Письмо достигло Невьянска, когда автора уже не было в живых.
Дома Акинфия. Акинфий дома
Первые 24 года своей жизни, почти четверть века, Акинфий Демидов провел в Туле. Нет сомнения, что на какое-то время он уже тогда ее покидал (ездил, допустим, в Москву), но скорее всего покидал ненадолго. С передачей отцу Невьянского завода перебрался на Урал. Оттуда тоже время от времени уезжал — вспомним, как он и отец, протестуя против произвола воеводы, покинули завод осенью 1703 года. Но все же именно Невьянский завод стал на два десятилетия его «штаб-квартирой» — местом, откуда он совершал необходимые «по делу» поездки по Среднему Уралу и Приуралью и куда неизменно возвращался. «Подолгу безвыездно сидит Акинфий Демидов в своей горной столице — Невьянском заводе, как бы изолированный от всего мира… Но из своего невьянского господского дома, похожего на древнерусские хоромы, он видит всё, что ему нужно»[741]. Слова писателя наиболее точно подходят именно к этому периоду жизни Акинфия — времени, когда отец освобождал его от забот, связанных с дальними разъездами.
После смерти отца к привычной заводской работе Акинфия добавилась и та, что прежде брал на себя Никита. Теперь он не только менеджер высшего звена, но еще и маркетолог, еще и «связи с общественностью». Акинфий становится более публичным и более… политичным, что ли, — в том смысле, что вынужден работать еще и с представителями высшей власти. Как следствие, немалую часть времени проводит вне Урала. Добавим к этому вынужденные, подчас принудительные, задержки в столицах и Туле в связи со Следствием о заводах в середине 1730-х годов. В этот период обжитое гнездо на Невьянском заводе уже не исчерпывает образ дома в его сознании. Теперь его дом — «не дом и не улица». Во многих городах появляются принадлежащие ему дворы, на них — «хоромы», которым достается частичка нового, совокупного представления о доме.
В 1715 году Никита Демидов получил освобождение от постоя войск для двух своих дворов — московского и тульского. Скорее всего, уже в это время его городская недвижимость ими не исчерпывалась. При Акинфий дворов не просто больше — их много. В 1732—1733 годах от постоя освобождены его дворы в восемнадцати (!) городах — Москве, Туле, Риге, Новгороде, Твери, Ярославле, Нижнем, Арзамасе, Казани, Царицыне, Саратове, Чебоксарах, Лаишеве, Кунгуре, Соликамске, Верхотурье, Тобольске и в Ирбитской слободе. Большинство из них обслуживало водный путь, по которому доставлялось демидовское железо, остальные стояли в торговых центрах или были связаны с крупными демидовскими вотчинами. Но этот список тоже не полон. Еще в 1726 году, в апреле, Акинфий купил у графа П. Апраксина дом в Петербурге, на Васильевском острове, — каменные палаты 26 саженей в длину, 20 в ширину. Их приобретение обошлось ему в десять тысяч рублей[742].
Составляя в марте 1743 года свое завещание, Акинфий отметил в нем «каменные и деревянные дворы в Санкт-Петербурге, в Москве, в Туле и в других городех». Отдельно упомянул четыре двора, определенные им в предстоящем разделе Прокофию и Григорию: первому — «в Москве, в Нижних Садовниках, двор каменной, купленной бывшего купца Федора Подсевалщикова у жены ево, которой двор бывал московскаго ж купца Щученкова», второму — «в Ярославле купленной мой двор, что называется "Под зеленью", да другой мой вотчинной двор же, на котором имеются каменныя мои анбары для складки соли, да в Казане двор же в приходе церкви святых Ярославских чюдотворцев, которой куплен у тулскаго купца Стефана Сопелникова»[743].
Состояние, в котором со смертью Акинфия остановилось его домособирательство в городах империи, рисуют описи имущества, известные из дел по разделу наследства.
В «Расписании» (программе) раздела упомянуты 24 двора, все с каменными или деревянными постройками. Каменных домов восемь. Два в Москве: один на Балчуге, другой «называемой "Горской"». Еще два каменных в Петербурге: на Васильевском острове и на Фонтанке, в приходе церкви Симеона Богоприимца и пророчицы Анны. В Казани и Ярославле Демидову принадлежали по три двора, по два — в Твери, Нижнем и на Кунгуре, по одному — в Тобольске, Таре, Екатеринбурге, Серпухове, Костроме, Чебоксарах, Тюмени и на Ягошихинском заводе (нынешняя Пермь). Кроме столичных, каменными были немногие — по одному в Казани, Нижнем, Серпухове и Ярославле[744]. Замечаем, что, хотя некоторые дворы, известные по прежнему их списку, из него выпали, по сравнению с положением на 1733 год он прирос: появились дворы в Екатеринбурге, Серпухове, Костроме, Таре, Тюмени и на Ягошихинском заводе. В то же время в «Расписании» не упомянуты хозяйские дома при заводах (кроме Ягошихинского), а ведь при некоторых они несомненно существовали[745]. Кроме того, ни в Акинфиевом, ни в принадлежавших его сыновьям планах раздела имущества не отмечены также имевшиеся у него дома в Туле: в Оружейной слободе и при его заводе, первый каменный, каким в начале 1740-х был другой — неизвестно[746]. С ними общее число домов, оставшихся после Акинфия, увеличивается.
