Кстати, не благодаря ли этой ординарности Никита оказался самым успешным промышленником? Вдохновенной энергии и талантов деда и отца вполне хватило, чтобы оплодотворить косную материю. Новых дрожжей не требовалось. Нужны были навык и правильный распорядок.
«Другие» Демидовы
Зеленые наслаждения Демидовых
Разведение садов — занятие, хорошо известное культуре Древней Руси. Перешедшее в Новое время и многое почерпнувшее из опыта Западной Европы, оно приобрело новые формы, расширило цели, обогатило изобразительный язык.
Тяготение к миру живой природы, восторг перед его совершенством и красотой были свойственны всем братьям Демидовым. Путешествуя по страницам их писем, убеждаешься в этом снова и снова. Они восхищаются пением птиц, ищут грибы, разводят пчел, дивятся картинам, открывающимся в окуляре микроскопа. И увлеченно собирают то, что можно из этого мира собрать и поместить рядом с собой. Так создаются демидовские коллекции. Так расцветают демидовские сады.
Мы ничего не знаем о садах Акинфия. Животных он собирал, это точно — упоминаний о них в письмах много. А вот растения…
Отметим, однако, что на плане Невьянского завода, созданном вскоре после случившегося там в 1772 году пожара[950], между церковью и постройками господского двора показан примыкавший к крепостной стене сад. Внутри сада отмечена сгоревшая оранжерея с двумя галереями. Кем всё это создавалось? На момент пожара владельцем завода был Савва Яковлев, купивший его недавно — в январе 1769 года[951]. Чтобы посадить сад и устроить оранжерею, у него было только три года. Немного, если учесть необходимость достраивать один недостроенный завод и налаживать управление несколькими действующими. Более вероятным представляется возникновение сада при Демидовых. При котором конкретно? Едва ли при Прокофии — он на уральских заводах жить не собирался и сад ему там не требовался. Напротив, Акинфий с перерывами жил в Невьянском заводе чуть не со дня передачи его Демидовым, здесь же проживала и его семья. Его кандидатура подходит, согласимся, больше других[952].
Рассказ о садах Акинфиевичей уместнее начать с того, который был создан Григорием, — именно к нему относятся первые конкретные сведения о демидовских садах.
Сад был заложен им в селе Красном, как полагают (вслед за В.М. Сваловым), около 1731 года. Коллекция собранных в нем растений становилась все больше и интереснее. Возможно, уже в 1733 году ее осмотрели проезжавшие Соликамск участники Второй Камчатской экспедиции — молодые посланцы молодой Петербургской академии наук. Значение этого сада, созданного любителем первоначально ради далеких от науки целей («как для времяпрепровождения, так и для отдыха»[953]), не следует недооценивать. Забава переросла в нечто большее — возник полноценный ботанический сад. Если отсчитывать от времени его основания, это был не только первый такой сад на Урале, но скорее всего и первый в России. Во всяком случае, следующий известный нам подобный сад был основан в Петербурге на базе Академии наук на несколько лет позже — по разным данным, в 1735 или 1736 году[954].
Уровень, на который со временем вышло увлечение Григория, демонстрирует его переписка с выдающимся шведским ботаником Карлом Линнеем. Опубликовано 12 писем Демидова, охватывающих период в 12 лет — с февраля 1748-го по июнь 1760 года. В одном из первых, представляя себя, он сообщает, какой деятельности со времени деда посвятили себя представители рода, но замечает, что сам он старается «заниматься в свободные часы различными искусствами и науками». Ботанику, и то, что он именует латинским выражением cultura plantarum (в данном контексте: культура садоводства. — И. Ю.), он относит к числу «основных» своих занятий. Осознавая дистанцию между собой, любителем наук, и известным европейским ученым, Григорий пишет Линнею не часто и «по делу»: обращается к нему, как правило, или за консультацией, или в поисках нужной книги. При этом всегда выражает готовность быть полезным и действительно выполняет некоторые просьбы, связанные с доставкой растений и семян из разных, в том числе труднодоступных европейцу районов России[955]. Впоследствии с Линнеем переписывался сын Григория Павел.
«…А в этих местах я единственный живой ботанофил, и моя страсть повелевает мне не только служить ей, но и не считаться ни с расходами, ни с друзьями», — писал в 1750 году Линнею Григорий, похоже, страдавший от вынужденного одиночества[956].
Григорий, полагаем, насчет единственности несколько преувеличивал. Отнюдь не чужд той же страсти был его брат Прокофий, первые сведения о садах которого относятся к началу 1740-х годов. Возможно, импульс развитию этого увлечения он получил от Григория.
Интерес к ботанике старшего брата проявился еще в Туле. Сохранилось относящееся к марту 1740 года письмо 29-летнего Прокофия, адресованное петербургскому академику ботанику Иоганну Амману. В Петербурге всего годом раньше вышла из печати написанная им на латинском языке книга «Изображения и описания редких растений, произрастающих в Российской империи» — труд, содержавший описания 235 неизвестных растений. Письмо академика и отправленный ему ответ документируют процесс сбора ботанического материала для такого рода работ. Прокофий, получив в Туле послание ученого, заключает: «Усмотрел, что в здешних растениях имеете охоту», сожалеет, что сейчас не в силах услужить просителю, объясняет почему. При этом сообщает корреспонденту, а заодно и нам немало интересного.
Оказывается, у Прокофия в это время существовал в Туле «огород». (Этим словом в России XVII, а часто и XVIII века называли не только собственно огороды, но и сады. Именно его, как правило, использовал Петр I, большой любитель садовых затей. Существовали также специальные «аптекарские огороды», в которых выращивали лекарственные растения.) Как следует из контекста, в тульском огороде произрастали растения, среди которых были и нужные Амману. В оранжерее Прокофий их не держал (существовала ли она — из текста не ясно, но это слово он употребляет), что понятно — вызвавшие интерес растения были скорее всего местными дикими формами. Отвечая на письмо в марте, Прокофий, естественно, не располагал живыми растениями, лишь обещал: «что Бог зде-лает впредь, то я с радостию моею пришлю в предбудущую осень». Сразу он выполнил заказ лишь по одной позиции: отправил ботанику два листа «натуралной гербарии» чемерицы черной[957] — однолетнего травянистого ядовитого растения, используемого в медицине. Послал «третей листок написанной, как он ростет натурално», то есть, надо понимать, рисунок. Послал и семена, причем отметил, что из-за дождливой осени «збирал их с великим трудом». Обратим на это внимание: сбор семян производился осенью, скорее всего до письма Аммана, — стало быть, Прокофий интересовался этим растением независимо, сам по себе. Убеждаемся в этом, обнаружив в письме информацию о типе почвы, наиболее подходившей для растения: «Землю любят они полевую, хорошую и чорную, а в черноземе оне, по моей пробе, не растут»[958].
Итак, у Прокофия имелся «огород» (читай — сад), в котором он выращивал дикорастущие растения (в том числе лекарственные), экспериментируя при этом с грунтом; он, возможно, уже имел оранжерею, он собирал семена и создавал гербарий, он зарисовывал (не обязательно сам) растения… Не имея сведений об объеме и качестве этой работы, можем тем не менее уверенно заключить: Прокофий проявлял интерес к ботанике и осваивал практические приемы собирания и изучения растений.
