Как в детстве складывались отношения Никиты с братьями, из которых Прокофий был старше его почти на поколение, — неизвестно. Что-то предполагать на этот счет можем только со времени, когда отец начинает оформление своей наследственной воли.

Уверив себя, что равномерно расписать недвижимость детям невозможно, Акинфий расписал ее неравномерно. Очень неравномерно.

Прокофию запуск отцом процедуры оформления завещания показал, что надеяться на золотой дождь нечего, нужно заботиться о будущем самому. Вызов судьбы он услышал и дал на него адекватный ответ: попытался завести собственный завод. Когда-то именно по такому пути пошли младшие сыновья Никиты Демидова. С неприязнью поглядывая на счастливца Акинфия, они строили свои заводы (купить в то время готовый было не у кого и не на что) и в конечном счете добились немалого.

Прокофию повезло: появился шанс перепрыгнуть через этап строительства. В 1742—1743 годах[857], то есть именно в тот период, когда утверждалась отеческая воля, казна решила отдать в частную собственность кое-что из тяготившего ее госимущества, а именно Липецкие и Боринские заводы. Прокофий предпринял попытку стать самостоятельным, независимым от отца заводовладельцем — обратился с предложением передать их ему.

Владение старенькими заводами Липецкого комплекса, разумеется, не компенсировало потерю заводов отцовских. (Впрочем, и средства, которыми решался пожертвовать покупатель, были тоже невелики — шесть тысяч рублей с шестилетней рассрочкой[858].) Так что никакая это была не компенсация, скорее попытка психологического замещения. Прокофий, похоже, просто не представлял будущего без заводов, стремился чем угодно заполнить образовавшуюся пустоту. И могло бы случиться, что заполнил. Лишь случайное обстоятельство помешало этому: заводы были признаны находящимися в приличном состоянии, и казна продавать их раздумала.

Своими заводами не обзавелся, отец решения тоже не изменил. В завещании, если вчитаться, Прокофий выглядел самым обделенным. Григорию отец какие-то заводы (солеваренные промыслы) все же оставлял, даже желал ему ими «владеть порядочно и к размножению оных соляных заводов прилежное старание иметь». Будущей вдове (тоже наследнице) оставлял и того больше: в случае, если она не останется жить с основным преемником, — два завода, и какие! — Нижнетагильский и Черноисточенский[859]. Прокофию же из промышленной недвижимости — ничего. К тому же старшие сыновья не приобретали необходимой для устройства собственного будущего самостоятельности — от своего хозяйства отец их еще не отделял. Они вынуждены были работать на него, зная, что все, ими созданное, достанется их младшему брату.

Тупик. Горькая обида на отца. Не в это ли время начинает меняться отношение Прокофия к Делу? Любовь, вполне возможно, и изначально не особенно пылкая, угасала, замещаясь раздражением и обидой. Зачем заниматься заводами, если ничем от приказчика-родственника не отличаешься? Дальше — больше. Раздражение перерастало в отторжение.

Как восприняли это старшие сыновья — догадаться можно (во всяком случае, в отношении Прокофия). Но как повели себя? Молчали? Демонстрировали обиду во внутрисемейном общении? Выносили сор из избы?

После оформления завещания Прокофий стал открыто уклоняться от управления отцовскими заводами. Это вызывало недовольство властного отца и в ответ — еще большее сопротивление упрямого сына. За несколько месяцев до смерти Акинфия конфликт обострился настолько, что отец, как уже упоминалось, воззвал к суду общества: пожаловался на сына кабинетсекретарю И.А. Черкасову (тем самым косвенным образом оповещая о ситуации императрицу). Мы уже касались этой истории, но тогда нас интересовал прежде всего Акинфий. А что же непослушный сын? Скорее всего в поездке на Урал, куда его посылали, он не видел надобности, да и не хотел туда ехать. Возможно, осознавал, что, настаивая, отец подталкивает его к демонстративному неподчинению. Прочитав отцовскую инструкцию, сын следовать ей отказался, вспыхнул, вместо Сибири отправился с женой сначала в деревню, потом в Петербург. Акинфий известил, что питомец, по его мнению, неисправим, в подтверждение чему назвал имена его друзей (Петра Чебышева и князя Якова Семеновича Барятинского) — можно думать, лиц, зарекомендовавших себя повесами[860].

Чего добивался, обостряя ситуацию, Прокофий? Чего, еще более ее обостряя, его отец? Свет, хотя и тусклый, на эту довольно темную историю бросают на первый взгляд далекие от темы документы — две купчие крепости на землю и людей в Боровском уезде[861]. Покупателем в обоих выступает супруга Прокофия Матрена Антиповна, что (ее присутствие в сделке) уже само по себе несколько необычно. Жене при живом муже скупать недвижимость и души — это практиковалось неизмеримо реже, чем соответствующая деятельность мужчин, при этом всегда имело объяснение. К тому же две названные сделки Матрены были довольно значительны — в сумме на 5 тысяч 600 рублей. Вспомним и сравним: прося продать ему заводы, Прокофий предлагал за них всего шесть тысяч и те просил разрешить ему вносить с рассрочкой, долями. Денег, заплаченных за боровские землю и крестьян, хватило бы на завод. Обратим внимание на то, что купчие были составлены примерно в одно время — в конце 1744-го — начале 1745 года и касались смежных земель. Полагаем, что обе эти акции — и упомянутая выше неудачная попытка купить старый завод, и эта, осуществленная через жену, покупка земель — преследовали общую цель. Покупатель пытался обзавестись чем-то, на что можно было опереться в будущей жизни.

Не исключаем, кстати, что, скупая боровские земли, Прокофий думал о заводе — подбирал для него место или обзаводился важным ресурсом. (В отличие от окрестностей Тулы, принесших свои леса в жертву металлургическим печам, Боровский уезд своих лесов еще не лишился.) А если так, не сюда ли ездил Прокофий с женой, вместо того чтобы отправляться по отцовскому требованию в Сибирь? И тот факт, что участником сделки выступает жена, а не сам Прокофий (при этом его автографов в деле — масса), находит логичное объяснение. Ожидая со стороны отца применения санкций, он делал всё, чтобы в случае радикального размежевания отец не мог претендовать на имущество, приобретенное им в период пребывания в составе отцовского клана.

Зная характер Прокофия, думаем, что он от отца не таился. Такие вот причина и следствие: отцовская провокация (или что-то очень на нее похожее) и сыновний бунт. Черкасов, конечно, в семейное воспитание вмешиваться не собирался — это все понимали. Главная цель Акинфиева письма — соответствующим образом настроив власти, подготовить прижизненное отделение Прокофия. В письме Черкасову он говорит о нем почти прямо — обещает «по духовной моей зделать»[862]. Поступить по завещанию — это и есть отделить сына, дав ему то, что в ней обещано (немного денег, немного движимого имущества, кое-какие вотчины с крестьянами и — счастливого пути).

Заметим, что, подготавливая отделение отпрыска, Акинфйй со свойственной ему приверженностью к традиции и опыту довольно точно воспроизводил модель семейно-имущественных отношений, опробованную некогда первым Демидовым.

А что другой сын, Григорий, тоже обойденный отцом? В отношении его ситуация менее определенна. Полагаем, что в единственные наследники заводов он, в отличие от «застрявшего» на этом пункте Прокофия, не метил никогда. Надеялся ли он на более или менее равный раздел промышленной недвижимости и на получение в ней своей доли — сказать трудно. Тот факт, что документальных свидетельств обострения отношений между ним и отцом не имеется, позволяет предположить, что его скорее всего не было — во всяком случае, такого масштаба, какой имел место у отца с Прокофием. Было это связано с тем, что Григорий обладал другим характером и темпераментом (что, несомненно, так), или с тем, что уже тогда он имел другие склонности и интересы (что тоже возможно), сказать трудно. В конфликте отцов и детей материальный интерес толкал его к старшему брату. Но, повторим, вел себя Григорий не так, как он.