В Хартуме еще следовало уладить некоторые организационные хлопоты, поэтому пока я поселилась в номере старого «Гранд-отеля», расположенного прямо на берегу Нила. В отеле царила особенная атмосфера — до сих пор явственно чувствовался стиль английского колониального господства и времен Махди. Прогулки гостей здесь происходили на старом нильском пароме, отделенном от входа в здание прекрасной тенистой аллеей. Густые кроны деревьев образовывали над тропинками естественный зеленый навес. Солнечный свет проникал сквозь листья, и воздух, наполненный золотистой пылью, струился над одетыми в белое фигурами.
Как бы мне ни нравилось здесь, я не переставала волноваться по поводу счета, возраставшего с каждым днем: «Гранд-отель» был не из дешевых, а мои финансы более чем скромны. Но размышлять об этом до невозможности мешали впечатления, пульс до сих пор незнакомой мне жизни. Ежедневно приходили приглашения, прежде всего от живущих здесь немцев, а также из иностранных посольств, расположенных вблизи Нила. Приемы проводились в великолепных, цветущих садах. Одним из самых важных мероприятий для экспедиции стал бал, устраиваемый в честь «Нансен гезелыпафт» очень уважаемым и любимым здесь немецким послом господином де Хаасом. Среди гостей на вечере должны были присутствовать король тенниса из Германии Готфрид фон Крамм,[478] занимавшийся в Судане торговлей хлопком, много суданских политиков и экономистов, губернаторы и шефы полиции провинций страны, которые именно в это время раз в году собирались вместе в Хартуме. От последних напрямую зависело, сможем ли мы во время экспедиции останавливаться на подвластных им территориях. Кроме того, разрешение на кино- и фотосъемки также предстояло получать отдельно для каждой области. Мне представился уникальный случай на данном приеме переговорить с чиновниками, установить необходимые связи, без которых в дальнейшем вряд ли стала бы возможной продуктивная работа нашей экспедиции в этой стране.
С балом в немецком посольстве связан один забавный эпизод: люди из общества Нансена чрезвычайно гордились своими бородами (такой имидж, с их точки зрения, вполне подходил ученым) и ни в какую не желали с ними расставаться, хотя господин де Хаас заранее предупредил, чтобы все его гости перед приемом обязательно побрились. И на то оказались серьезные причины: суданцы всегда с подозрением относились к иностранцам, носившим бороды, прежде всего их антипатия была вызвана тем, что ранее многие миссионеры, посещавшие страну, выглядели подобным образом. В бородатых европейцах гражданам Судана непременно виделись авантюристы, возжелавшие бесплатно путешествовать по их территории, безнаказанно использовать гостеприимство коренных жителей, не оплачивая счета в гостиницах и ресторанах.
Итак, несмотря на все аргументы (мои и устроителей приема), «нансеновцы» заупрямились и не желали выглядеть согласно протоколу. Исключение составили лишь молодой учитель Фридер, брившийся почти ежедневно, и Рольф Энгель из института Макса Планка, который, проявив сознательность, добросовестно подчистую удалил рыжую бороду. Сын и пасынок Луца на бал идти отказались. Допустить провал столь ответственного мероприятия наш руководитель экспедиции не имел права, поскольку прием в немецком посольстве устраивался в его и «Нансен гезелынафт» честь. Таким образом, Оскару Луцу не оставалось ничего другого, как подчиниться требованиям протокола и сбрить бороду.
На этом приеме жена посла госпожа де Хаас все убеждала нашего руководителя в том, что на время экспедиции мне понадобится раскладная кровать. Луц категорически отказывался это сделать: я должна была спать в автобусе, но предпочла свежий воздух, чем вызвала в нем первое недовольство. И все же в итоге раскладушку я приобрела — на рынке в Омдурмане за 40 марок, она чрезвычайно пригодилась впоследствии.
Вскоре стало выясняться, что хорошее впечатление, сложившееся у меня в Тюбингене о «нансеновцах», было несколько преждевременным. Тогда они казались идеальными спутниками, веселыми и беззаботными, теперь же от вышеперечисленных качеств мало что осталось. Во всяком случае, это относилось к членам семейства Луц, которые вдруг стали угрюмыми и недружелюбными. Вероятно, из-за того, что в действительности все оказалось намного сложнее, чем предполагалось в теории. Экспедиция еще не получила все необходимые разрешения на съемки и, соответственно, не могла, согласно плану, начать путешествие по Южному Судану. К тому же там как раз начался сезон дождей, что затрудняло передвижение группы.
Институт Гёттингена предварительно поставил перед экспедицией задачу сделать серию научных короткометражек о племени нуэров, проживающих в заболоченной местности к югу от Малакаля. В Тюбингене мы заранее условились о съемках рабочего варианта фильма на 16-миллиметровой пленке. Обязанности оператора были возложены на молодого Луца. Я всячески старалась установить дружеские отношения с сыном руководителя экспедиции, но тем не менее работать с Хорстом оказалось чрезвычайно трудно. Уже при первой попытке совместной деятельности произошло недоразумение. Мы запланировали съемки места, где сливаются Голубой и Белый Нил, но молодой человек вдруг, сняв камеру со штатива и собрав вещи, отказался со мной работать и, не объяснив причину своего поведения, удалился.
«Хорошенькое начало», — лишь подумала я обескураженно, но так и не смогла ничего предпринять, к тому же отца Хорста не было в тот момент рядом.
Когда я поведала об этом происшествии Рольфу и Фридеру, мне в ответ довелось выслушать их рассказ о многочисленных стычках, имевших место между отцом и сыном Луцами во время поездки из Германии в Хартум. Молодые ученые уже не ждали от экспедиции ничего хорошего, но все же надеялись, что мое присутствие улучшит и стабилизирует настроение в нашей группе. Узнав о случившемся на съемках, Оскар Луц стал не слишком вразумительно объяснять, что Хорст для него незаменим. В тот момент стало абсолютно ясно, что меня скорее всего ожидает в дальнейшем. Если Оскару не удастся изменить сыновье настроение, я окажусь для экспедиции просто нежелательным балластом. Но пока Луц-старший вел себя дипломатично. Он прекрасно понимал и ценил мои хорошие отношения с официальными учреждениями, особенно с губернаторами южных провинций Судана, в которых находились «закрытые зоны».
Тем временем из-за непрекращающихся ливней дальнейшее продвижение по стране сделалось невозможным, и мои дни проходили в обществе Ахмада Абу Бакра. Он показывал мне фотографии и карты Судана, водил по Омдурману — очаровательному старому суданскому городу с его бесчисленными маленькими и большими мечетями и причудливыми минаретами. Базар Омдурмана, считавшийся самым крупным в Африке, напомнил мне восточную сказку. Традиционно со всей страны сюда прибывают туземцы купить или продать украшения ручной работы, музыкальные инструменты, копья или мечи. В узких тенистых переулках сидящие на корточках ремесленники, изготавливают из змеиной или крокодиловой кожи сумки и маленькие чемоданы. Здесь попадаются также искусные мастера ковки по золоту и серебру. Меня поразила набожность суданцев, когда я неоднократно становилась свидетельницей, как в определенный час они молятся коленопреклоненные, кланяясь в сторону Мекки, иногда даже посреди улицы. Их гостеприимство сокрушительно. Когда меня впервые пригласили на трапезу в дом суданского продюсера Сейида Гадаллы, то рядом с моим столовым прибором лежали искусно сделанные серебряные украшения: цепочка, браслет и серьги. Не принять этот ценный подарок было невозможно. Тот, кто путешествует по Судану, должен знать: в суданском доме нельзя ничем любоваться просто так, будь то картина, ковер, да что угодно. По традиции, заинтересовавшемуся гостю этот предмет обязательно будет преподнесен в дар. Если же он не примет презент, то заденет честь хозяина.
Тем временем несчастный случай усилил напряженность в отношениях между членами экспедиции. На складе взорвались дымовые шашки, которые по моей просьбе взяли для особых съемок. При этом двое мужчин взлетели в воздух, отделавшись, правда, ушибами и рваными ранами. Чудо, что канистры с бензином не оказались в зоне возгорания. Группа понесла значительные убытки. Руководитель экспедиции возложил всю вину за происшедшее на меня.
