Уже на следующий день мы договорились с застройщиком о цене за маленькую квартиру на пятом этаже. Благодаря господину Майнцу с помощью друзей я смогла за короткое время обставить свою небольшую трехкомнатную квартирку. Наконец-то у нас с матерью появилось собственное жилище.

В общем, казалось, фортуна наконец вспомнила обо мне. Адвокат из Инсбрука сообщил, что французы освободили из-под ареста часть моего личного имущества: кое-какую мебель, картины и ковры, а также чемоданы с одеждой. Все это друзья переправили в Мюнхен. Но, к сожалению, полноценным проживанием в собственной квартире я могла наслаждаться лишь несколько месяцев. Денег на внесение дальнейшей платы не было. Чтобы не потерять квартиру, за неимением другого выхода пришлось сдать большую ее часть, отдав в пользование жильцам кухню и ванную, оставив для себя только одну комнату, оборудованную лишь умывальником.

Я гордилась своей матерью. Всегда в хорошем настроении, она справлялась с любой ситуацией: умудрялась готовить на маленькой спиртовке еду, стирать, гладить и чинить мою одежду. В это время в сданных помещениях частенько устраивались вечеринки. Снял квартиру кинорежиссер из Голливуда. Знаменитые деятели искусств, такие как Хильдегард Кнеф[388] и другие, входили и выходили, не подозревая, что я, отделенная лишь стеной, также живу там. Для того чтобы меня не узнали, приходилось маскироваться: выходить из своей комнаты, спрятав волосы под платком и надев темные очки. Однако из-за судебных процессов мой адрес стал известным, и совсем скоро пришлось обороняться от натиска журналистов и фотографов, не всегда любезных.

Тем временем пришедшее из Парижа письмо озадачило меня. Месье Дени, президент французского Олимпийского комитета, сообщил, что получено известие из Международной федерации киноархивов: мой киноматериал находится в Париже в казарме американского командования. Месье Дени писал: «Если бы материал находился в русской зоне, я бы вообще не верил в успех».

Послевоенное восстановление Германии продвигалось неимоверно быстро. Будто повинуясь взмаху волшебной палочки, исчезали руины и пыль. Из мусора и пепла вырастали новые городские кварталы. Люди всеми силами пытались в фанатичном рвении стереть из памяти воспоминания о прошлом. Многие немцы во время войны верили лживым проповедям Гитлера и зачастую совершали бесчеловечные деяния. А когда открылась истина, каждый остался один на один со своим способом выживания.

Западной Германией руководили федеральный президент Теодор Хейс[389] и канцлер Конрад Аденауэр.[390] Восточная зона стала ГДР. Появилась новая политическая реальность.

В это время я опять пережила разочарование в людях. Добрые знакомые из моего прошлого при встрече не здоровались со мной, отворачиваясь. С неприятной ситуацией столкнулась я и в мюнхенском киноателье «Бавария» на Гейзельгаштейг. Здесь Гарри Зокаль вместе с Фридрихом Майнцем собирался делать ремейк нашего фильма о горах — «Белый ад Пиц-Палю». Зокаль попросил меня отобрать из молодых претенденток ту актрису, которая мне больше всего понравится на пробах, исполняя мою собственную роль. Я выбрала неизвестную в то время Лизелотте Пульвер.[391] Зокаль захотел тут же познакомить нас.

Очутившись в студии, я первым делом обнаружила «ледяную» стену из папье-маше и искусственного сверкающего снега. Гарри, увидев мое внезапно застывшее лицо, бросил: «Что ты удивляешься, у нас, к сожалению, нет возможности, переделывая фильм, снимать сцены на настоящих склонах Палю. Исполнитель главной роли не альпинист, скорее моряк. Нужно известное имя, нужна звезда, даже если актер не умеет кататься на лыжах и карабкаться по горам».

Затем к нам подошел занятый в главной роли Ганс Альберс. Когда он узнал меня, то остановился как вкопанный и, показав в мою сторону, закричал: «Если эта персона тотчас же не покинет ателье, я не снимусь больше ни в одной сцене!» Повернулся и пошел прочь. Ошеломленная, я осталась стоять в одиночестве. Зокаль побежал за разъяренным актером. С Гансом Альберсом я уже однажды сталкивалась, правда, давно — в 1926 году, и тогда тоже пережила весьма неприятную сцену. Его теперешнее поведение было вообще необъяснимо — ведь во время нашей первой встречи Альберс вовсю пользовался репутацией любимого актера Гитлера.

В противоположность подобным постыдным казусам, меня утешали письма почитателей, приходившие из-за рубежа все чаще, в большинстве своем из США. Копии моих фильмов, вывезенных союзниками в качестве военных трофеев, демонстрировались в то время как учебные в американских университетах. Не только письма, но и приятные отзывы из американских журналов придавали мне мужества. Корреспонденция была настолько обширна, что, повесив карту США на стену, я с увлечением отмечала на ней университеты, в которых показывались мои картины. Сообщения похожего содержания поступали также из Англии и Франции. Но для Германии меня больше как будто не существовало.

Дали о себе знать и зарубежные издатели, намеревавшиеся опубликовать мои мемуары. Но для этого у меня пока не было сил. Как-то я предприняла попытку, но все пошло не так, как планировалось.

В офисе моего адвоката состоялось наше знакомство с журналистом Куртом Риссом. Он выразил готовность сообщить обо мне правду и предложил написать серию статей для иллюстрированного журнала «Квик». Но я во всем разуверилась, боялась связывать себя и поэтому предложила сделать пробный материал без взаимных обязательств. Наша встреча произошла в августе в гостинице «Ламм» в Зеефельде. Во время прогулок я пыталась откровенно отвечать на вопросы господина Рисса. Он делал заметки, которые на следующий день давал прочитать. Раз от разу мне отчего-то становилось все тяжелее рассказывать, и в один прекрасный день я вообще не смогла произнести ни слова. Курт Рисс, понадеявшийся на большее, выглядел разочарованным. Зато у него появилась возможность получить из первых рук и просмотреть все необходимые документы и свидетельства. Стоит добавить, что этим материалом я несказанно дорожила. Позднее в книге Рисса «Это было только однажды», имевшей огромный успех, я, к своей радости, прочитала подробный и правдивый рассказ о моих фильмах, включая и «Долину». В 1958 году он опубликовал свой материал и в журнальной серии под названием «За кулисами» и, кроме того, затем активно ратовал в прессе за возобновление показа моих олимпийских фильмов, умудрившись стать мне другом в это трудное время.

Между тем от соотечественников по почте не приходило ни единого радостного известия, только новая клевета и неоплаченные счета. Одно письмо из Управления финансами Филлингена меня не на шутку разъярило. Оно содержало квитанцию на оплату штрафа в размере 50 марок. Если деньги не будут высланы, мне грозило пять суток тюремного заключения. Основание: я вовремя, дескать, не заплатила налог на имущество, находившееся все еще под арестом и включающее в себя мою разрушенную при бомбардировке берлинскую виллу. В конце концов финансовая служба решила забрать остаток той мебели, которой я еще располагала. В создавшейся ситуации я попросила вмешаться своего адвоката. Так как некоторые журналисты распустили в прессе слухи, что мне как владелице «роскошной виллы» нельзя разрешать пользоваться во время судебных процессов Правом охраны бедных, хотелось бы ниже процитировать выдержку из письма моего адвоката, чтобы прояснить, как обстояло дело в реальности: