Но Меденбах сильно беспокоился за меня. Он считал, что французы слишком непредсказуемы и он, покинув Тироль, не сможет мне больше помогать. Если бы я тогда уехала с ним, то находилась бы под американской защитой. Большим заблуждением было полагать, что французы станут обращаться со мной так же хорошо, как американцы. Покидая Кицбюэль, те сняли арест с дома Зеебихлей. Нам передали все в безукоризненном состоянии, не пропала ни одна вещица. Мы получили разрешение опять жить в своем доме. Правда, для меня это означало новое расставание с мужем. Майор Меденбах взял его как шофера в Бад-Гаштейн,[364] чтобы уберечь от возможного ареста французами.

Сначала вроде бы все складывалось хорошо. Смена оккупационных властей произошла незаметно и бесконфликтно. Вместо американских униформ и флагов мы увидели французские. Уже через несколько дней меня посетили французы, которые представились офицерами, занимающимися фильмами. Они казались вполне дружелюбными и спрашивали о «Долине». Ничто не предвещало будущих сложностей. Я получила приглашение от французского военного коменданта Кицбюэля, месье Жана Ребера. Он достаточно долго беседовал со мной и предложил свою помощь. Но спустя некоторое время — прошло, вероятно, недели две, — около дома Зеебихлей остановилась военная машина. Француз в форме грубо приказал мне следовать за ним, разрешив взять с собой только туалетные принадлежности. На вопрос, что это значит и куда мы едем, ответа не последовало.

— Поторопитесь, — недовольно сказал он по-немецки.

— Позвольте позвонить коменданту Реберу. Видимо, произошла какая-то ошибка, не может быть, чтобы меня опять арестовали.

Француз ответил отказом.

— Скажите хотя бы, куда меня везут, чтобы моя мать знала, где я нахожусь.

— Скоро увидите, а сейчас пойдемте и не задавайте так много вопросов.

На сей раз мне стало действительно страшно. Все произошло так внезапно, так неожиданно. Может быть, это недоразумение: ведь французский комендант от всего сердца предлагал мне помощь.

Француз ехал быстро, как сумасшедший. Увидев пожилую крестьянку, переходящую улицу, он прибавил скорость и, ухмыльнувшись, помчался на нее. В самый последний момент женщина испуганно отскочила в сторону и упала. Мы чуть не опрокинулись. Свинья, которую вела крестьянка, выбежала на дорогу, водитель не успел затормозить, и машина переехала ее.

В Инсбруке, слава Богу, меня поместили не в тюрьму, а в дом к милым старичкам, которые жили в центре города. Их уже проинформировали о моем приезде, но сообщили не много — только то, что я не должна покидать квартиру, пока за мной не приедут. Супруги выглядели несколько напуганными, но вели себя приветливо. Они накормили меня и попытались успокоить. Уже на следующее утро меня привезли в здание, над которым развевался французский флаг. Это была штаб-квартира ужасного Второго отдела.

Я оказалась в каморке на чердаке и легла на топчан. Боли не заставили себя долго ждать. Стало страшно от грозящей неизвестности. Через несколько часов меня отвели вниз, где за большим столом сидели французы в униформе и обедали. Я должна была сесть рядом и смотреть, как они едят. Мне не предложили ничего, даже глотка воды, хотя я и попросила об этом. Затем снова отвели на чердак, а вечером и на следующий день ужасная процедура повторилась. Голод еще можно было перенести, а вот жажда доводила до умопомрачения.

Только через сутки, утром, пытка прекратилась. Мне дали чашку чаю и кусок хлеба. Затем отвели в маленькую комнату, где какая-то девушка печатала на машинке.

Она не удостоила меня и взглядом. После бесконечных, как казалось, часов ожидания, вошел француз в штатском и передал мне бумагу с напечатанным по-французски текстом. Дрожа, я прочитала ее. Это был приказ шефа «секретного отдела полковника Андрьё». Там говорилось, что я должна в течение двадцати четырех часов, до вечера 4 августа, покинуть французскую зону. Разрешалось взять с собой личные вещи, деньги и фильм «Долина», а также все ленты, снятые до 1933 года.

Получив столь неожиданное письменное указание, я вздохнула с облегчением. Мозг лихорадочно заработал. Что надо сделать, чтобы все успеть? Муж и Меденбах находились в Бад-Гаштейне. Нужно было упаковать фильмы и оборудование, забрать из банка деньги, найти транспорт, чтобы вовремя, до следующего вечера, перевезти все через границу.

Я хотела попрощаться с полковником Андрьё и поблагодарить его. Однако мне не позволили этого сделать, вывели на улицу и оставили там. Потом, уже в поезде на пути в Кицбюэль, у меня начался такой сильный приступ колик, что я не смогла самостоятельно покинуть купе. Помогли пассажиры, с вокзала сообщившие в маленькую больницу Кицбюэля. Там меня поместили в отдельную палату, и доктор фон Хоэнбалкен, главный врач, сделал несколько уколов. Как только боли отступили, я смогла приподняться на кровати и посмотреть в окно. К моему ужасу, госпиталь охранялся множеством французских солдат. Что это могло значить? Несколько часов назад я получила документы и предписание о высылке из французской зоны, а сейчас вновь оказалась узницей.

В палату вошел врач. Он сказал, что со мной срочно хочет поговорить французский офицер. Я отказалась, в таком состоянии никого не хотелось видеть. Но француз все равно вошел, приблизился к кровати, обнял меня и восхищенно произнес:

— Лени, мой ангел, я счастлив видеть вас!

С изумлением я смотрела на него. Молодой, красивый мужчина назвался Франсуа Жираром, офицером французского фильм-дивизиона.

— Вы что, не знаете, что до вечера следующего дня я обязана покинуть французскую оккупационную зону?

— Да, знаю, — сказал он. — Но вы не должны уезжать, мы не можем вас потерять, не уходите к американцам. Останьтесь с нами.

Это было похоже на бред. Я показала ему документ полковника Андрьё. Он проглядел его и произнес:

— Знаю, это все секретная служба, которая ничего не понимает в кино. Они не ведали, что творили, когда передали вас с «Долиной» американцам. Я представляю своего генерала, главу французского военного командования в Австрии, и здесь по его поручению.

Я растерялась. Кто обладает большими полномочиями — секретная служба или военное командование? Кому верить? На кону стояла моя свобода. Жирар попытался объяснить происходящее:

— Французское военное командование и секретная служба борются между собой. Люди секретной службы — коммунисты, в военном командовании — национал-социалисты.

Я решила посоветоваться с майором Меденбахом и мужем. С помощью врача добралась до телефона. Оба предостерегли меня и сказали, что это может быть ловушкой и что я должна непременно последовать приказу полковника Андрьё. Они обещали забрать меня утром и с помощью двух машин уладить вопрос с переездом.

С облегчением я рассказала обо всем месье Жирару. Он был в отчаянии, обещал содействовать окончанию работ над «Долиной» под защитой военного командования в Париже и в дальнейшем предоставить полную свободу для съемок новых картин. Это было очень соблазнительно, и я сразу же ему поверила. Но решение принято, и уже ничего нельзя было изменить. Тогда Жирар проговорил:

— У нас к вам огромная просьба. Мы знаем, что вы больны, но, пожалуйста, покажите нам «Долину»!

— Зачем же? Фильм еще не закончен и не озвучен. Он существует только в немом рабочем варианте.

— Пожалуйста, доставьте нам радость, мы ваши большие поклонники.

Я позволила себя уговорить. Врач сделал мне еще один обезболивающий укол и вместе с двумя другими французами в униформе мы поехали к дому Зеебихлей.

Здесь случился неприятный эпизод. Когда мы сидели в аппаратной и смотрели «Долину», дверь с грохотом распахнулась. С автоматами в руках вошли двое французских солдат. Они грубо потребовали отдать им фильм Вилли Цильке «Стальной зверь». У меня находился единственный сохранившийся экземпляр этой ленты. Я хотела спасти ее, ведь дирекция Имперской железной дороги, на деньги которой в свое время снимали этот фильм, велела уничтожить все копии и негатив.