— У меня керосин кончился, я его берёг на случай отключения электричества, а сейчас понадобился, посмотрел, а канистра прохудилась — керосин вытек. Пузырька мне не нальёшь, если есть?

— Почему не налью! Налью. Керосину у меня много. Недавно из города привёз. Я кисти в нём мою. Да и так для надобности какой храню. Я ж в прошлый раз спрашивал, когда поехал в Ужи: «Не привезти ли тебе керосину, Нил Петрович? А ты сказал, что не надо».

— Так я думал, что у меня его в достатке. У меня десятилитровая канистра была почти полная, да вот потекла… На пузырёчек, сходи, налей!

— Как же я в такой крохотный налью? В горлышке миллиметровое отверстие. Ты что, Нил Петрович?

— А что я? — не понял сосед.

— Тебе для чего керосин нужен?

— Да краску с одежды оттереть. Посадил пятно на брюки, а они почти новые. Под рукой ничего подходящего, чем вывести, не оказалось.

— Посиди, зайди в дом. Я найду посуду. Проходи!

— Спасибо, спасибо. Я тут у порожка и присяду.

Николай спустился во двор, где под домом, вернее, под сенями, у него была ниша, в которой он держал под рукой скипидар, керосин, уайт-спирит и прочие растворители. Взяв пустую стеклянную банку, стал наливать в нее керосину. Ему показалось, что у порога пискнула половица, ведшая в его мастерскую. Она всегда поскрипывала, когда на неё наступали.

— Нил Петрович! — крикнул Николай. — Граммов четыреста хватит?

Ответа не последовало.

Он громыхнул полупустой канистрой.

— Нил Петрович!

— Ты звал меня? — Из сеней выглянул сосед. — Я на ухо туг…

— Звал. Столько хватит? — Он показал пол-литровую банку.

— Конечно, хватит, — ответил сосед. — Премного благодарен.

Николай отдал банку. Сосед рассыпался в словах благодарности и ушёл к себе. Николай закрыл за ним дверь и запер на крючок. Теперь, не боясь помех, можно было продолжить своё занятие.

Он вернулся в мастерскую и достал икону с таинственными вещами. Осколок кости, похожий на зуб, отложил в сторону, потому что больше, чем было изображено на нём, он дать ему не мог, а вот кусок кожи с письменами был интересен. Он был небольшого размера, меньше листа ученической тетради, с неровными рваными краями. Буквы были написаны тоже неровно, кое-где не совсем отчётливо, но прочесть, хоть и с трудом, было можно. Снизу текста были начертаны линии и знаки в виде геометрических фигур. В училище живописи Николай занимался изучением древнерусского искусства, пытался овладеть церковно-славянским языком. И похвалил себя в душе, что хоть проявлял интерес к этому предмету — это сегодня как раз могло ему пригодится.

Вооружась лупой, так как отдельные места почти не просматривались, взяв листок бумаги и карандаш, он начал разбирать текст. Споткнулся сразу после первой фразы. Напрягши память, стараясь вспомнить то, что когда-то учил, стал разбирать трудно переводимые части пергамента. Текста было немного, но потрудиться пришлось до испарины на лбу, и Николай отметил, что проведенная работа досталась ему труднее, чем написание этюдов. Он взял листок, переписал его начисто и прочитал, что у него получилось:

«И се яз, братия, передаю вам сундук мурманский кованый в три локтя длиною и полтора шириною, с двумя замками тайными, а пудов в нём три с четвертью… Слово свое и тоя рухледь, сиречь сундук…» Далее шёл трудночитаемый текст, возможно соскобленный, и Николай его пропустил. «Яз, недостойный раб, сохранил сие на потребу братии. А передал сей сундук Афонька Петров Белоглазов… А в нём денги золотом фряжские и свейские, и ромейские, и лалы, яхонты лазоревые и смарагды, самоцветные каменья, узорочье чеканное, обронное сребро и золото, зенчуга разные. И заповедь моя к вам: в годину горькую лишь и токмо распорядитесь сим сундуком, и чтобы каменья и злато, и зенчуга гурмыжския шли на потребу скитской братии и ни на иные нужды. И слово моё крепко. Аминь». Потом шёл заговор против лихих людей, кто мог посягнуть на богатство, таящееся в сундуке.

Далее на пергаменте, но уже другой рукой, потому что буквы были мельче и не такие вычурные, была сделана опись сундука: столько-то монет свейскийх, фряжских, ромейских, столько-то лалов, изумрудов, рубинов, золотых украшений — пряжек, перстней, застёжек, брошек и т. п. От перечня у Николая зарябило в глазах. Он не стал считать их, потому что запутался в старославянском счислении мер. Они обозначались буквами с титлами. Внизу шли очертания неправильного шестиугольника с пунктирными линиями, расходящимися в разные стороны, две из них выходили за пределы шестиугольника. На одной из линий был начертан восьмиконечный крест.

Потрясённый находкой и прочитанным, Николай отложил пергамент в сторону и задумался, глядя в окно на сгущавшиеся сумерки. Расшифровка древнего письма так его захватила, что он позабыл про еду и только теперь почувствовал, как проголодался. Он быстро приготовил ужин, поел, выпил чаю. Голова шла кругом. В ней в кучу перемешались последние события.

«Так, так, — говорил он вслух, ещё не придя в себя после прочитанного. — Успокоимся и поразмыслим».

Если раньше он был согласен с версией Силуянова, что Геронта убили с целью ограбления, то после находки пергамента в иконе, стало ясно, что он погиб из-за этой иконы, а вернее, из-за того, что было в ней. Какое-то лицо или группа лиц знала о содержимом тайника и шла к тому, чтобы добыть его. Не взяли они икону чисто случайно, потому что Геронт отдал её на реставрацию Николаю. Если бы не отдал, они бы похитили её. Сам Геронт не знал о содержании тайника, иначе он бы не отдал икону Николаю, не вытащив из неё пергамент. А может знал, что за ним охотятся и отдал, надеясь потом забрать? Неужели он так доверял Николаю, что не смел и думать, что тот похитит пергамент? А это сделать было очень просто: не было свидетелей передачи иконы, не было договора. Нет, эта версия отпадает — Геронт не знал о пергаменте.

Николай попытался в мельчайших подробностях вспомнить свой разговор с Геронтом об иконах, отметить все ньюансы. В мыслях он ещё раз пережил события того дня, когда Геронт принёс ему икону. Николай тогда сказал хуторянину, что эта икона не представляет никакой ценности, это самоделка и писана не особенно тонким художником, скорее самоучкой-монахом. Геронт ответил, что она принадлежала хозяину хутора, богатому крестьянину Антипу Загодину, у которого Геронт служил с малых лет. Когда того арестовывали, попросил Геронта сохранить икону до его возвращения, а ещё раньше говорил, что она ему дорога, так как писана монахом Кирилло-Белозерского монастыря, который ему когда-то чем-то помог. Он лукавил, хозяин хутора! Он знал о тайнике, поэтому и отдал Геронту на сохранение, считая, что когда вернётся, тогда заберёт. Но он не вернулся. Однако сейчас кто-то узнал о пергаменте в иконе и пытается найти его…

Уже приготовившись спать, Николай подумал, что люди, которые ищут пергамент ни перед чем не останавливаются. И раз они вычислили Геронта, могут с таким же успехом найти и его. От этих мыслей Николай похолодел, встал со стула и, не зажигая света, на ощупь нашёл икону в чулане, принёс её и положил под подушку, решив, что на следующий день спрячет в подвале, где у него был тайник.

Тётка Вера убиралась по дому: протёрла пыль на подоконниках, рамах, обмахнула стулья, вымыла крашеные полы, домывала крылечко, когда заслышала шум мотора. «Наверно, Николай едет», — пронеслось в голове. Выжав тряпку, расстелила её на нижней ступеньке, чтобы вытирать ноги, и выпрямилась, смотря в улицу в ожидании красного «Запорожца». Но из-за деревьев сбоку дома, где проходила дорога, показался совсем не воронинский «Запорожец», а тёмно-синий джип.

«Иностранная машина», — подумала тётка Вера.

Такие автомашины она видела по старому телевизору, стоявшему на тумбочке в углу. Приминая пыль и траву широкими скатами, джип приближался к дому.

— «Кто бы это мог быть?» — терялась в догадках тётка Вера, вглядываясь в подъезжавшую иномарку.