— Но не сердце же….

Афанасий взял гитару и тронул струны. Подкрутил колки. В засыпающем саду прозвучал голос:

Далеко, далеко журавли полетели,

Оставляя поля, где бушуют метели.

Далеко, далеко журавлям полететь нет уж мочи

И спустились они на поляну в лесу среди ночи.

Голос сначала был нерешительный, робкий. Он витал среди ветвей, стараясь пробраться к затухающему небу, но не было сил подняться.

А наутро снялись и на юг полетели далёко,

Лишь остался один на поляне бродить одиноко.

Он кричал им вослед:

«Помогите, пожалуйста, братцы!

Больше сил моих нет,

Нету мочи на воздух подняться».

Афанасий пел, а перед глазами был не вечерний сад, не тускнеющее небо с узкой полоской розовой вечерней зари на западе… Внизу стелились песчано-грязные горы, залитые солнцем, петляющие в ущельях речушки, и тени вертолётов, как от исполинских птиц. Духи добивали военную колонну, попавшую в засаду. Оставшиеся в живых бойцы, окруженные со всех сторон врагами, отчаянно отстреливались.

На двух вертолётах послали группу спецназа забрать раненных и вытащить живых из огненного пекла. Руководил операцией Афанасий. Он зашёл душманам с тыла. Ракетами обстреляли их лагерь, технику и обоз. Поработали пулемётами. После этого небольшой отряд Афанасия высадился с вертолёта. Был бой. Духи сопротивлялись, но озверевшими были и бойцы спецназа. Дело дошло до рукопашной… Афанасий был легко ранен, засыпан камнями от разорвавшейся гранаты, выпущенной из базуки. Товарищи, рискуя жизнью, вытащили его из-под обстрела и, выполнив операцию, вернулись на базу.

Опустились они, помогая усталому братцу,

Хоть и знали о том,

Что до цели труднее добраться.

И опять поднялась журавлей быстрокрылая стая.

Они братца с собой

Прихватили, домой улетая.

Афанасий замолчал. Замолчала и гитара. Потом, очнувшись, Афанасий тронул струны:

Вот и в жизни порой,

Отставая от стаи крылатой,

Хоть и знаем о том,

Что законы о дружбе так святы.

Но бывает судьба начинает шутить, насмехаться

И друзья обойдут, и никто не поможет подняться…

Проговорили они до темноты. И сидели бы дольше, если бы Людмила, поёживаясь в лёгкой кофте, не сказала:

— Холодно стало. Не пора ли в дом!

— Пора, пожалуй, — согласился Никита Тимофеевич. — Афанасий устал с дороги, отдохнуть ему надо.

Афанасию постелили на диване. Он уткнулся в чистую, пахнувшую свежестью подушку, и быстро заснул.

Солнце не заглянуло в окно, а Афанасий уже проснулся. В доме стояла тишина — хозяева ещё спали. Часов у него не было, но Афанасий определил, что было где-то около шести утра. Зная, что больше не заснет, он стал размышлять о ските и о кладе. Вчера в Дурове, когда ему Николай с Сергеем рассказали о сундуке, он зажёгся идеей найти его, но, попрощавшись с Ворониным, сев в автобус, малость поостыл. Затея показалась ему пустой. Когда в Дурове говорили о сундуке и о несметных богатствах, покоящихся в нём, перед глазами вставала заманчивая картина, как они будут искать, как найдут и ахнут, увидев это богатство. А сидя в душном, громыхающем автобусе, глядя на проплывающие мимо неухоженные поля, деревеньки со скособоченными домами и рядом кирпичные глыбы вилл «новых русских», подумал: а зачем ему надо это призрачное счастье? Сергей с Николаем, по всему, люди хорошие, честные и, как он, обездоленные. Даже, если клад и существует, они, как первооткрыватели, должны владеть им, а не он. Он будет следовать той линии жизни, которую избрал. Конечно, он им поможет узнать правду о хуторянине Загодине, а дальше их пути разойдутся. Он случайно попал в эту передрягу, иначе он не мог это назвать, и достойно из неё выйдет.

С такими мыслями он встал и после завтрака с Никитой Тимофеевичем пошёл в тихий переулок под горой, где располагалось районное ФСБ.

Однако, ознакомившись в отделе ФСБ с делом Антипа Загодина, благодаря авторитету Никиты Тимофеевича (ему бы дело не дали, хотя оно не было секретным), Афанасий переменил своё последнее решение. Оказалось, что этот клад не был таким призрачным, как думалось вначале. Что его особенно радовало, так это то, что он с большой долей уверенности мог сказать своим новым друзьям, где находится этот скит. А сопоставив те крохи, что были занесены в протокол допроса, с фактом существования найденной Николаем грамоты, со слежкой, которую заметил за собой Николай, обстрелом «Жигулей» Сергея, Афанасий ещё более убедился, что мурманский сундук действительно существует. Не с пустыми руками вернётся он в Дурово, внесёт свою лепту в общее дело. Это его более всего радовало и настроило на дальнейшее сотрудничество с Сергеем и Николаем — не нахлебником они примут его в свою компанию, а полноправным членом своего сообщества, триумвирата, как выразился Воронин. Не забыл он и просьбу Николая — узнать, чей особняк вознёс свою медную крышу на берегу озера Глухого. Опять при помощи Никиты Тимофеевича в БТИ ему сообщили имя владельца роскошного коттеджа.

— Не знаю, как тебя и благодарить, — говорил Афанасий Никите Тимофеевичу, пожимая ему руку при прощании.

— Ну, какая благодарность, Афанасий, — возмущался Туляков. — Всё это мелочи. Я рад, что сумел тебе помочь. Сведения, которые ты узнал, не составляют тайны, просто тебе, как частному лицу, без особых на то полномочий не дали бы так скоро.

— Вот за это и благодарю, — от души говорил Афанасий.

— Погостил бы денёк-другой, — оставлял его Никита Тимофеевич, провожая до калитки. — На рыбалку бы сходили…Ты знаешь, меня иной раз такая тоска берёт… Сижу тут в четырёх стенах…

— Не могу, Никита Тимофеевич. Меня ждут. Ты уж прости. Людмиле привет.

— Передам.

Они обнялись.

— В другой раз погощу целый месяц, — пообещал другу Афанасий. — Обязательно в другой раз.

— Ловлю на слове, — улыбнулся Никита Тимофеевич.

Помахав однополчанину рукой, Афанасий направился на автовокзал. Ему было надо проехать по автомагистрали по направлению к Дурову километров тридцать, а потом просёлком пешком до деревни ещё километров десять-двенадцать.

Автобусы ходили редко, не соблюдая расписания. Народу скопилось много, большинство с базара, освободившись от лука, огурцов или кабачков, но с полными сумками провизии для деревенского проживания. Автобус не пошёл, а следующего надо было ждать час, и Афанасий присел на обломок керамической трубы, валявшейся в тени автовокзала. Рядом, хлебнув с хорошего приработка пива или чего покрепче, громко галдели мужики, по виду деревенские, в мятых пиджаках, в запылённой обуви. Подъехал микроавтобус, ехавший в сторону Дурова, но пассажиров было так много, что Афанасий даже не стал пытаться сесть в салон.

Решив дождаться рейсового автобуса, он снова уселся на трубу. Рядом примостился не старый мужик, в ветровке, со спортивной сумкой через плечо. Он купил банку пива и мелкими глотками осушал её.

— И что это с автобусами творится, — говорил он, обращаясь к Афанасию. — Совсем не на чем ездить стало. Понаделали разных автолайнов, дерут втридорога, а такая теснота… Скоро рейсовых совсем не будет: старые выйдут из строя, а новых взять неоткуда. Будем все на такси ездить.

Афанасий поддакнул, говорить ему не хотелось, он встал с трубы и направился через площадь к ларькам.

Потолкавшись с полчаса среди снующих туда-сюда людей, решил было идти на автобусную стоянку, как услышал песню. «Опять в ларьке музыку завели», — подумал он.

Пел голос детский, звонкий и чистый:

Вечер чёрные брови насопил.

Чьи-то кони стоят у двора.