И она рассказала о сегодняшнем приезде на хутор незнакомца с тростью на шикарной автомашине, как он попросил попить, а потом стал расспрашивать о том, о сём, купил у нее за тысячу старый худой самовар.

— Ничего в этом особенного нету, — резюмировал Николай после того, как выслушал исповедь хуторянки. — Ну заехал мужик на хутор, попил квасу, заодно поговорил, самовар подвернулся, если он богат, к тому же коллекционер, почему бы ему и не купить.

— Странный он, этот старик, — говорила тётка Вера. — Глаза этак всё ошаривали, запоминали, сравнивали…

— Ты вот что, тётка Вера, не дёргайся! Если боишься, перебирайся ко мне, хотя, — он вспомнил о пергаменте, — у меня тоже не безопасно. Но если всего бояться, зачем жить. Ну был старик, заехал по пути. Не какой-то мордоворот, а старик всего лишь…

— Да как он хутор нашёл, будто мы на шоссейке стоим. Мы в стороне от дорог. На такой машине по кальям шастать! Нет, он специально ехал, — продолжала твердить тётка Вера. — Мне это сначала невдомёк было… Недаром говорят, русский задним умом крепок.

— Ну ты из себя Шерлока Холмса не разыгрывай! — пытался успокоить соседку Николай. — Если думать, можно чего хочешь выдумать. Мы все стали дёрганные после смерти Геронта. Я сам иногда ночью просыпаюсь от разных мыслей.

Он не соврал.

— А ты знаешь, Коля, как он назвался?

— Как?

— Степаном?

— Ну и что тут такого. Значит, так его зовут.

— А ты знаешь, что сына Антипа Маркелыча, хозяина хутора, звали Степаном.

— Не такое редкое имя. Просто совпадение.

— Нет, Коля, здесь что-то не то.

Они сидели за столом в комнате рядом с кухней. Николай угощал хуторянку чаем с печеньем. В окно была видна часть улицы и дом Нила Петровича.

— Живёт сосед-то? — спросила тётка Вера, отхлебывая из чашки чай.

— Живёт. Да вон он идёт. — Николай показал на человека в брезентовом плаще с капюшоном, идущим к соседнему дому.

— Это и есть сосед?

— Сосед, а что?

Тётка Вера вздрогнула и поставила чашку на стол так неловко, что выплеснула чай.

— Николай, а ведь это тот дачник, что приезжал на машине к Геронту.

— У него машины нет.

— И фигура, и плащ с башлыком… Николай, это он…

— Да мало ли таких плащей. У меня в кладовке точно такой же висит.

— И сапоги? Его сапоги. — Она пристально всматривалась в окно, пока Нил Петрович не скрылся в доме. — Не убедишь меня, Николай. Это он.

Кое-как успокоив тётку Веру, он отвез её на хутор, а сам вернулся в деревню. Тётку он успокоил, а сам был обуян сомнениями. Какие-то события назревали вокруг хутора, и он вольно или невольно втягивался в их круговерть. Неужели это не странно? Он нашёл пергамент с описанием клада в иконе, которую ему передал на реставрацию Геронт. Геронта убивают, наверное, из-за этой самой иконы, которую ищут, потому что в ней ключ к сокровищу… Они могли пытать старика, стараясь дознаться, где икона, которую ему дал на сохранение Загодин, а он не сказал, и его убили. Этот старик, приезжавший на хутор. Какого ляда он там потерял? Нечаянно заехал? Тётка Вера права — не будет просто едущий по шоссе человек сворачивать на просёлок, если не знает местности. Заблудился? Жажда замучила? Вряд ли, чтоб в машине не было термоса или бутылки с водой. Тогда чего он искал? Самовар купил для отвода глаз. А почему дал такую большую сумму? Назвался Степаном, так звали сына Антипа Маркелыча. По возрасту он подходит. Сын знал про икону. Поэтому и нашли Геронта. Но сын знал и Геронта, почему не приехал и не договорился с бывшим работником? Геронт не отдавал? Но он не знал о тайнике. И этот сосед, Нил Петрович. Тётка Вера божится, что это он приезжал к Геронту.

Воронин вспомнил, что Геронт говорил о дачнике, который интересовался его иконами. Этим дачником мог быть его сосед, Нил Петрович. И зачем он обманул Воронина, говоря, что не знает Геронта?

У Николая от этих, задаваемых самому себе, вопросов, заболела голова, и он пораньше лёг спать. Однако сон не шёл. Было жарко, душно, он ворочался на постели, ему мерещились шорохи, голоса.

Он взял простынь и одеяло и пошёл на сеновал. Здесь было свежее. Лёжа в душистом сене, он мало-помалу пришёл в себя, мрачные мысли покинули голову, и он заснул.

Он слышал, как звякнул крючок, выдернутый из петли двери, слышал, но сил поднять голову не было. Подумал, что показалось. Заскрипели половицы, и ему почудилось, что кто-то наклонился над ним. Он открыл глаза и увидел человека в башлыке, тот протянул руки и стал душить его. Николай вырывался, но железные пальцы сдавили ему горло. Уже задыхаясь, он собрал остатки сил и оторвал руки от шеи. И, о Боже! На одном из пальцев душителя отсутствовали две фаланги. Это был Нил Петрович!

Николай закричал то ли от страха, то ли оттого, что узнал, кто душил его, и проснулся. Сел, подминая сено. Отдышался. Вытер холодную испарину со лба. Это был всего лишь сон. Ему стало страшно, что он один в доме, что вокруг творятся странные вещи…

Сквозь худую крышу двора пробивался утренний свет. Завтра съездит в город и даст телеграмму Сергею, с тем, чтобы тот срочно приехал к нему в деревню. Одному здесь становилось не по себе.

Стысь дал приказ собраться всем подчинённым ему людям на даче в Клязьме, принадлежащей на праве личной собственности бухгалтеру фирмы «Экстра-лес» Соломонии Уразовой. Стысь был с ней в очень тесных дружеских отношениях, и она ни один раз его выручала, будь то одолжение крупной суммы денег или предоставление загородного коттеджа для нужд Алика. Он позвонил ей на московскую квартиру, так как не застал на работе — у неё разболелась голова, и она ушла на час раньше из бухгалтерии — и попросил позволения использовать на пол-дня её дачу для проведения, как он выразился, очень важного мероприятия, пообещав шутливо, что не забудет её уважительного к себе отношения. Соломония в последнее время не выезжала из Москвы, одной на даче делать было нечего, она пустовала, муж по своим делам застрял за границей, поэтому она благосклонно позволила всеобщему любимцу фирмы распоряжаться «фазендой», как ему заблагорассудится, подумав, что завтра Стысь обязательно утром преподнесёт букет свежих, столь любимых ею красных роз.

— Очень прекрасно, — отозвался Стысь. — Благодарю вас, Соломония Карповна. Вы очень мне помогли. Что бы я без вас делал?

В трубку проворковали нежным голоском:

— Ну какие благодарности, Алик. Свои люди. — И бухгалтер дробно засмеялась: — Неужто очередная пассия?

— Ну что вы, Соломония Карповна! Деловая встреча. Неужели в ваших глазах я выгляжу этаким самсоном?

— Я к слову, — опять рассмеялась она. — Но что вы ветреник — это точно. Сторожу я позвоню. Располагайте мною, если что будет нужно и впредь.

— Непременно‑с, — ответил Алик, как отвечали слуги своим господам в прошлом веке или титулярные советники генеральским дочкам. — Непременно‑с.

С местом сборища было улажено. И это радовало Стыся. И к Полу не обращался, сам всё организовал. Дача в лесистом и овражистом месте, дорог к ней ведёт много. Его люди растекутся по окончании встречи, и всё пройдёт незаметно.

Радовало его и то, что «дед» оказался не столь обиженным, как они предполагали, на происшествие с Ахметкой — не догадывался, что к его преждевременной смерти приложили руку Пол и Стысь.

Позлился слегка, выговорил, что думал, внуку и, видать, махнул рукой: что сделано, того не переделаешь. Пробыл три дня в Москве и запросился в «Камни». Пол дал ему провожатого из команды Стыся и шофёра с джипом и сейчас Стефан, как на курорте — отдыхает под неусыпным оком охранников. Теперь бы Стысю не лопухнуться с поисками злополучной иконы. Для этого он и собирает команду в укромном уголке на рекогносцировку.

Сообщив Полу, что он готовит «экспедиционный корпус» на поиски иконы, Стысь в назначенный день рано утром приехал на дачу Соломонии и стал ждать прибытия остальных членов «корпуса». К оговорённому часу приглашённые собрались в большой гостиной дачи.