Сени были сумрачны и по-утреннему прохладны, лишь в щель в углу потолка пробивался острый лучик света. В прихожей было светло, но сыровато, видно, Геронт давно не протапливал дом.

— Вот посмотри, что изверги натворили, — сказала тётка Вера, отдёргивая тёмно-вишнёвые занавески, которыми был задрапирован проём, ведший в переднюю.

Николай шагнул туда. Действительно, комната напоминала ристалище, где в жестокой схватке боролись люди: ящики комода, сдвинутого от оконного простенка на середину комнаты, были вытащены и валялись в разных местах, один был с покорёженной боковой стенкой, старинные венские стулья опрокинуты на пол, занавески с окон были сорваны, так же как скатерть с круглого стола. На полу были разбросаны черепки от разбитой фарфоровой посуды, графин с отбитым горлышком, бельё, выброшенное из шкафа, старые газеты, фотографии…

Геронт сидел на стуле, привязанный к спинке, склонив голову набок.

— Ты проходила к нему? — спросил Николай тётку Веру.

— А как же. Как вошла, чувствую, что неладно и подошла. Глаза ему закрыла…

— Подходить больше не будем, — сказал Николай, сбоку глядя на Геронта. — Пусть милиция сначала посмотрит… Тут дело, конечно, не чисто. Ничего не убирай до приезда милиции, — предупредил он тётку Веру. — И вообще закрой лучше дом, а сама иди к себе. На замок закрой! А я в город.

— Ты уж недолго, Николай, — просительно сказала тётка Вера.

— Как выйдет. Постараюсь.

— Телеграмму не забудь дочери его дать. Приедет ведь отца хоронить.

— Адрес у тебя есть?

— Есть, есть. Записывала я его. Она года два назад приезжала с детьми, нет, не с детьми, а с внуками, стало быть, правнуками Геронта… Побыли недолго. Не стали гостить. Адресок оставила, сказав: «Если что с отцом случится, сообщи!» Он у меня за божницей. Сейчас принесу. Вот и пригодился, — шептала тётка Вера, выходя из дома.

Николай остался один и вновь осмотрел комнату. Действительно, она имела такой вид, что здесь произошло побоище. Раз всё выкинуто, перевёрнуто вверх дном, значит, чего-то искали. А чего? Деньги? Всё ли осталось на местах? У Николая было такое ощущение, что в доме чего-то не хватает. Он раза два или три был у Геронта и запомнил интерьер дома. Раньше в нём светилась жизнь, а теперь веет пустотой, словно у него сердце вырвали.

— Чего же не хватает? — Он обвёл глазами пустые углы. — Икон, вот чего нет в доме.

— А где иконы, тёть Вер? — спросил Николай хуторянку, когда она вернулась с листком бумаги, на котором был записан адрес дочери Геронта.

— А что их нету? — спросила она и повела глазами в угол.

Божница была пуста.

Тётка Вера перекрестилась, взглянула на Воронина:

— И вправду нет. А я, старая, и не заметила.

— У него несколько икон было, — сказал Николай. — Я хорошо помню. Он у меня всё допытывался: вот ты художник, так скажи мне, старинные это иконы или нет? Я тогда сказал ему, что две иконы середины восемнадцатого века и представляют художественную ценность. Остальные написаны в конце прошлого века и больших достоинств не имеют. Но продать можно, особенно горе любителям, которые не смыслят в этом деле. Он тогда ответил, ценные или не ценные, продавать их не собирается, а подарить может.

— Значит, это воры были?..

— Конечно, воры. Кто же ещё. Видишь всё разбросано, раскидано. Искали что-то, кроме икон.

— А что искать у стариков, Николай! Пенсию и ту, крохи какие-то, не получаем вовремя. Нищие мы!

— Они знали, что искать.

— Они его и убили, Николай?

— Они, конечно. Кто же ещё. Милиция разберётся.

— На, возьми адресок, — протянула Николаю бумажку тётка Вера, — отбей телеграмму… Как же мы хоронить его будем, Николай? — запричитала старуха. — Нас только двое. Надо ведь могилу выкопать, панихиду заказать или священника позвать… храм теперь действует.

— Не бери в голову, — ответил Николай, пряча бумагу с адресом в карман, а сам подумал: «Действительно, как хоронить? Гроб надо делать, то, сё, разные ритуалы совершать…»

Он вздохнул и сошёл со ступенек.

— Не забудь телеграмму отбить, — крикнула ему с крылечка вдогонку тётка Вера. — Дочка-то недалеко, в Сузёмах живёт.

— Не сомневайся, не забуду, — ответил Воронин, садясь в машину и заводя мотор.

Тётка Вера перекрестилась и ушла в свой дом, задвинув на двери засов.

Воронин ехал в город, раздумывая по дороге, что много сейчас развелось людей, готовых разжиться за чужой счёт. И грабят, и убивают… Ну что можно было у Геронта взять? В доме ничего стоящего не было. Деньги гробовые, что каждый старик копит на смерть, чтобы по-человечески похоронили, или вообще на чёрный день, обесценились, а после деноминации и совсем превратились в копейки, на которые купишь разве только коробок спичек. Пенсию, кто заработал в совхозе, платят нерегулярно, с задержками, да её разве может хватить на жизнь? Странно то, что обошли дом тётки Веры. У неё достатка было больше, чем у соседа. Не было аудио-видеоаппаратуры, но, как знал Николай, был старинный сервиз работы фарфорового завода Попова, очень ценимый сейчас, была серебряная посуда, особенно были изящны ложки и подстаканники и разные поставцы, тяжелые бокалы, было несколько самоваров прошлого века, разных форм и заводов, и иконы письма школ старинных, новгородских, не в пример тех, что были у Геронта. Случайно, наверное, забрели к Геронту. Позарились, что у него дом с виду лучше и просторней, чем у тётки Веры, побогаче, понадеялись, что в нём и добра больше…

Проехав 10–12 километров, Воронин свернул на центральную усадьбу бывшего совхоза «Спасский», теперь акционерного общества, решив зайти в контору и сообщить о смерти Геронта, всю жизнь проработавшего на полях этого хозяйства. К его счастью, начальство было на месте. Директор пособолезновал и обещал сделать гроб и прислать двух мужиков для того, чтобы вырыть могилу. И крикнул вдогонку, когда Николай выходил в коридор: «И деньжонок подбросим! Немного, но подбросим».

Идя к машине, Николай подумал с хорошим чувством: «Не перевелись ещё сердобольные люди».

В Верхних Ужах он остановился у здания почты, чтобы дать телеграмму дочери Геронта. Были редкие посетители, и много времени эта процедура не заняла. Он быстро написал текст на бланке и сунул в окно.

Справившись с поручением тётки Веры, поехал в милицию. На душе было муторно от того чувства, что плохо человеку умирать в одиночестве и таким образом, как Геронт. Дети покинули стариков, уехали в город на более оплачиваемую работу, может, кто-то и хотел, конечно, взять родителей с собой, но многие старики и сами не поехали, даже если их и звали — старых людей, что тяжёлый валун, трудно сдвинуть с места, а если сдвинешь — не приживётся он в чужедальней стороне, будет тосковать и загинет.

Милиция занимала первый этаж жилого здания. Её перевели сюда лет пятнадцать назад, а до этого, Николай помнил, она ютилась на втором этаже бревенчатого дома с печным отоплением.

Николай поставил «Запорожец» на бетонированной площадке недалеко от входа, где стояло несколько машин: красные новые «Жигули», два милицейских уаза, мотоцикл «Урал» с коляской. Чуть в стороне, прямо к торцу дома был приткнут «Форд» тёмно- стального цвета. Стоял он здесь, видимо, давно, левое переднее колесо было спущено, виднелась прошлогодняя грязь, из трещин бетона лезла трава и касалась днища машины.

Николай поднялся в ступеньки и толкнул металлическую дверь. В полутёмном коридоре, справа за стеклом увидел четырёх милиционеров. Один разговаривал по телефону, другой что-то кричал в открытое окно мужчине со свёртком под мышкой, третий сидел на вращающемся кресле и перебрасывался короткими фразами с молодым сержантом, стоявшим за стеллажом с какими-то предметами. В углу зелёной лампочкой посвечивал пульт связи.

Николай подошёл к зарешеченному окошку. Сидевший в кресле старший лейтенант повернул к нему лицо, выжидательно глядя на посетителя. Николай рассказал о смерти хуторянина.