— Ой, спасибо Николай, — сказала она, задыхаясь и вытирая концом платка обветренные губы. — А я спешу, спешу… Хорошо, что ты попался здесь, а то бы ещё три километра до твоей деревни пешком пёхать… Отдышусь сейчас. Я ведь к тебе…
— Что случилось, тётя Вера? На тебе лица нет!
— Что случилось!? Так несчастье у нас. — Она поозиралась по сторонам, словно её кто мог услышать, кроме Воронина, и сказала шёпотом: — Геронт помер.
— Как помер? — вырвалось у Николая. От неожиданного сообщения у него холодок пробежал по спине.
— Вот и бежу сказать, — продолжала тётка Вера. — А кто же скажет? Хорошо, что ты рядышком живёшь, а то бы и не знала, чего делать…
— Когда же он умер?
— Да небось сегодня ночью. Вот бегла к тебе… думаю, попрошу Николая, чтоб в город меня отвёз, дочери Геронта надо сообщить.
— А я в город как раз. Зачем тебе ехать. Заодно и сообщу. Вот новость… Геронт умер. Буквально на днях виделись, свеженький был, что твой гриб боровичок. — Николай вздохнул и покачал головой.
Тётка Вера привалилась к машине. У неё горели ноги, и она устала от быстрой ходьбы. Лицо было разгорячённым, красным. Бисеринки пота выступили на высоком лбу, к которому прилипли пряди волос, выбившиеся из наспех повязанного платка.
— Он вроде не болел? — спросил Николай. — Ты рядом жила — лучше знаешь.
— Нет, не болел. Ни в последние дни, ни в летошние. Я в жизни не помню, чтобы он хворал, ни на какую хворь никогда не жаловался. Знай, себе мастерит что-нибудь во дворе.
По лицу Николай видел, что она хочет добавить нечто важное, но что-то останавливает её, в глазах был испуг, который Николай приписал неожиданной смерти её соседа.
— Все под Богом ходим, — вздохнул Николай.
— Ой, и правда твоя. — Тётка Вера немного помолчала, задумавшись, потом, словно набравшись сил, выпалила: — Хоть и было ему под девяносто лет, а не своей смертью он помер.
— Как это не своей? — удивился Николай и недоумённо посмотрел на хуторянку.
— А так не своей. — Она пришла в себя, и недавнего страха не было в глазах. — Я вчерась у него к вечеру была. Попросила обкосить у меня траву возле огорода — ужасть как после дождей попёрла, вся безугодная, сорная. Так вот, в доме у него чисто, прибрано, порядок. Не скажешь, что старик один живёт. Вечером слышу, отбивает косу, готовится, значит, с утра по росе обкосить у забора. А сегодня утром встала, думаю, заспался что ли старый — не идёт косить, солнце уж высоко, скоро жарко будет, роса пропадёт. Надо зайти, думаю. Зашла в ступеньки — дверь открыта настежь. В избе всё разбросано, раскидано, полный хаос, и он… посередь избы. — Она не досказала, перекрестилась. — Царство ему небесное.
— Ну и чего ты перепугалась — посередь избы. — Николай всеми силами пытался успокоить тётку Веру. — Сердце прихватило, годы большие, а он брался за любую работу, что под руку попадёт, не берёг себя… Не все же в постели умирают..
— Да, Николай, я…
— Садись в машину, тётя Вера, я тебя на хутор отвезу, а потом в город поеду.
— Ой, спасибо, милый! Дай Бог тебе здоровья!
Николай решил отвезти тётку Веру на хутор, а заодно выяснить, почему она думает, что Геронт умер не своей смертью. Расспрашивать её, старую и перепуганную случившимся, не имело смысла.
Тётка Вера села в «Запорожец», еле всунув в салон затёкшие ноги. Николай знал, что она жаловалась на варикозное расширение вен. Старалась ходить, как можно меньше. Ноги всегда были перебинтованы эластичными бинтами, а сегодняшний случай заставил её прошагать по ухабистой дороге не один километр.
— Как же ты, тёть Вер, с такими ногами столько километров отмахала? — спросил Николай, стараясь посочувствовать хуторянке и приободрить её, видя страдальчески замкнутое лицо, да заодно переменить тему разговора.
— А и не знаю, Коля! От страху должно быть…
Тётка Вера, возможно, ждала расспросов, почему, дескать, она подумала о неестественной смерти соседа, но Николай молчал, сосредоточенно глядя на узкую, в заплывших колеях дорогу, и крутил баранку во все стороны, объезжая то канаву с водой, то трухлявый пень. Поэтому она продолжила свой рассказ сама:
— Я ведь почему сказала, что он не своей смертью помер, а Николай?
— Слушаю, тёть Вер.
— А вот посуди сам. Как зашла я к Геронту, вижу, всё у него в доме кувырком, а сам посередь избы сидит привязанный к стулу. Я взяла его за руку, а она уже холодная. А глаза глядят. Такие выпученные, словно удивлённые. Помер! А кто же мог его привязать? Батюшки-светы! Кровь ударила мне в голову, трясусь от страха. А что я одна могу делать? Раньше-то переживала, думая, что ведь придёт такой час, помирать будем, последние жители. Ну ежели я первая — заботы на Геронте. А ежели он? Мне беспокоиться. Так думала. Всё боялась смерти в мыслях-то. А здесь испугалась, а голова работает ясно. Не заходя в дом побегла к тебе, а к кому ещё… — Она заплакала.
— Ну что ты, тётя Вера! Что плакать-то. Слезами не поможешь.
— Знаю, Коля. — Она вытерла глаза рукой. — Это я так, по-бабьи. Кому мы нужны старики-то! Никому. Все на нас наплевали. Я ведь в колхозе, потом в совхозе всю жизнь проработала, твоего деда хорошо помню. И не на плохом счету была. Пенсию заработала. А что я на неё куплю, по нынешним временам? Два кило колбасы? И вот одна на хуторе осталась. Ни поплакаться, ни пожаловаться некому. Все разъехались, разбежались. А теперь как страшно-то, а вдруг ко мне нагрянут!
— Ну не расстраивайся, тётя Вера. Сейчас у всех почти жизнь такая нехорошая. Одну страну развалили, а другой не создали. Потерпи…
— Да я бы потерпела и терплю. Что я теперь на хуторе одна буду делать?
— Продай дом какому-нибудь фермеру, а сама в город…
— А кто я в городе без родственников и без знакомых? От тоски помрёшь.
— Перебирайся к нам в деревню. У нас веселее. Третьей будешь.
— Третьей? Геронт мне как-то говорил, что у тебя сосед появился?
— Появился. Совсем недавно. Нил Петрович. Тоже старикан…
Проехали небольшой перелесок, спускавшийся в заросший ольхой и черёмухой овраг, миновали поля, давно не засеваемые, и среди расступившегося леса, на взгорке показался хутор. Под колёсами задребезжали не скреплённые круглые брёвна моста, перекинутого через узкий ручей.
— Теперь некому будет и мосток починить, — вздохнула тётка Вера, потуже завязывая платок под подбородком. — Геронт его всё ремонтировал: где бревно заменит, перильце поправит. Теперь некому… Доживаем, Коля, последние денёчки, — горестно заключила тетка Вера.
— Ну ты опять за своё, — недовольно сказал Воронин, а сам подумал: «Правда твоя, тётка! Вон всё зарастает. Не только мосток провалится. Всё лесом зарастет».
При богатом хуторянине Антипе Загодине здесь было несколько построек: просторный пятистенок, в котором жил хозяин с сыном, дом в четыре окна по переду, в котором обитала его родственница старуха Пелагея и батраки, несколько сараев, конюшня, свинарник и коровник. После того, как хозяина с сыном забрали «органы», пятистенок, подожжённый Загодиным, восстановили, в нём жили вновь прибывшие колхозники. После смерти Пелагеи её дом председатель колхоза Семён Воронин отдал Геронту, бывшему батраку Загодина, ютившемуся после высылки хозяина в сарае. Когда он женился, ему передали восстановленный хозяйский дом, а в его поселили колхозника Самсонова с женой Верой, племянницей Пелагеи. Геронт, также, как и тётка Вера, не хотел расставаться с хутором, который влился в колхоз в своё время, и не поехал на центральную усадьбу совхоза в семидесятые годы, оставшись коротать свои дни на старом месте.
Николай подвёл машину к дому Геронта. Был он старый, не обшитый тёсом: венцы были почерневшие, но ровные и гладкие, положенные в середине ЗО‑х годов, с итальянскими окнами, резной светёлкой, с широким крыльцом.
Николай заглушил мотор, вышел из салона и помог выйти тётке Вере. Она оправила платье и медленно шагая, пошла к крыльцу. Николай последовал за ней. Поднявшись, тётка Вера вытащила щепку из пробоя, перекрестилась и раскрыла дверь.
