Джип был запылённый, но и сквозь покрывавшую его пыль можно было догадаться, что он только недавно сошёл с конвейера завода.

Джип остановился перед палисадником, у калитки, где стояла тётка Вера. Кто был внутри, нельзя было понять, потому что стёкла были затемнёнными, и сколько бабка Вера не всматривалась, никого не увидела, кроме смутной тени шофёра. Передняя дверца открылась, из кабины выскочил парень в оранжевой футболке с короткими рукавами и открыл заднюю дверцу. Показалась нога в лакированном ботинке, полосатый носок, отглаженная штанина, колени и сам человек с небольшой чуть лысоватой головой, с коротко подстриженными рыжевато-седыми волосами. Парень подал руку, помогая выбраться из салона старому высокому усатому мужчине. Ступив на землю, тот достал из салона трость с круглым костяным набалдашником.

Тётка Вера прижалась к штакетнику, вытирая мокрые руки фартуком. Таких гостей она отродясь не видела на хуторе. На незнакомце был безукоризненно сшитый по фигуре тёмно-синий костюм, белая рубашка с галстуком, из рукавов пиджака высовывались краешки белоснежных манжет. Мановением руки приказав парню задержаться возле машины, он направился к тётке Вере. Шёл статный, высоко держа голову, только окостеневшие, прямые ноги говорили о том, что ему много лет.

— Добрый день! — обратился он к тётке Вере, вскинув глаза на дом.

— Здравствуйте! — оторопело ответила она, пытливо вглядываясь, как все пожилые люди, в лицо незнакомца.

— Водицы не дозволите испить? — продолжал приезжий, рассматривая хуторские постройки, сад, огороды, бетонный колодец с валом и цепью, тропинку, сбегающую вниз к пруду. — А то мы, как на грех, не взяли с собой питья. До города ещё далеко, а день вон какой жаркий. — Он взглянул на голубое небо, по которому лишь у горизонта плыли тёмно-серые облака.

— Конечно, конечно, — скороговоркой пролепетала тётка Вера, отмечая, что приезжий не местный. И говорил он хоть по-русски, но как-то по-особому, чувствовался налёт сдержанности, он, как бы обдумывал каждое слово прежде, чем произнести фразу. «Наверно, челюсть у него вставная, — отметила про себя хуторянка. — Вон какие зубы ровные, один к одному».

— Проходите, только осторожно — ступеньки крутые.

Тот, стуча палкой, стал за хозяйкой подниматься в ступеньки.

— Вы сами-то откуда будете? — спросила она.

— Издалека, — коротко ответил он. И больше не сказал ни слова.

Она провела его в горницу, подвинула стул.

— Вы посидите пока. Вам кипячённой воды или сырой, колодезной? Если хотите, налью кваску. У меня свой.

— От кваса не откажусь, — проговорил незнакомец.

— Квас свежий, только вчера сбродился, — говорила она, беря кружку и отправляясь в сени. — Он у меня в холодочке стоит…

— Скотину держите? — спросил гость, принимая из рук кружку холодного кваса.

Квас, действительно был свежий. Маленькие пузырьки воздуха поднимались к поверхности и взрывались щекочущими обоняние фонтанчиками. Незнакомец с наслаждением, маленькими глотками отпивал из кружки, внимательно присматриваясь к убранству дома тётки Веры.

— Какая теперь скотина, — ответила на вопрос незнакомца тётка Вера, присаживаясь на краешек табуретки. — Раньше держала, летось ещё коровёнка была. Мужика у меня нету, а на скотину надо косить, сушить, копнить, а молоко кому продавать? На своём горбу за сорок вёрст в город везти, до автобуса намучаешься идти, да и автобусы сейчас то ли ходят, то ли нет. Нет, не держу. Курочки есть. Хотите, можете купить яичек. Продам. Они натуральные. Не как с птицефабрики. Желтки так жёлтые-прежёлтые, на свежем воздухе и травке нагуленные. Хотите?

— Яичек? — переспросил гость, задумавшись и допивая квас. — А что — возьму. Не сейчас. Потом.

Он взмахнул рукой, останавливая тётку Веру, которая уже было бросилась в другую комнату, где у неё под кроватью в лукошке хранились яйца.

Она опять присела на табурет.

— Я хотела показать…

— Я верю, что у вас хорошие яйца и свежие, — улыбнулся гость.

— Куры у меня не в загоне, знай себе гуляют по хутору…

— Ну вот, — сказал гость, ставя кружку на стол. — Квасу выпил, а как зовут хозяйку не спросил. — Он опять улыбнулся, показав ровные вставные зубы.

— Верой Григорьевной зовут, — ответила хозяйка.

Как зовут гостя, спросить она постеснялась. Да и зачем ей это было нужно.

— И давно здесь живёте? — он кивнул на окно, в которое были видны живописные окрестности хутора.

— Давно. Ещё до войны приехала. Это как прежних владельцев хутора раскулачили, в Сибирь сослали, тётка Пелагея взяла меня к себе.

— Пелагея! — вскинул на неё глаза гость, но быстро отвел взгляд.

— Пелагея, — ответила тётка Вера, недоумённо посмотрев на незнакомца. Её поразил тон, которым он произнёс имя тетки, словно хорошо знал её.

— И как вы ей доводитесь?

— Племянница.

— Родная?

— Не по крови. Антипу Маркелычу, хозяину прежнего хутора, Пелагея доводилась свояченницей, сестрой его жены. А моя мать была женой её младшего брата… Отец мой погиб в финскую, мать вскорости умерла, вот тётка меня и взяла сюда, с тех пор и живу..

— Замужем была?

— Была, да недолго. Муж ушёл в город к другой, а я больше не выходила. Так и коротаю дни.

— А хозяева хутора, что с ними сталось?

— Вот уж этого не знаю. С тех пор, как хозяев забрали, от них ни слуху, ни духу.

— Их раскулачили?

— Это так. Пелагея мне говорила, при ней это происходило.

— А вы не знаете, сейчас они реабилитированы? Ведь повсеместно прошла реабилитация узников сталинских лагерей.

— Геронт ездил в город, узнавал в этом, как его… ФСБ.

— И что?

— Сказали, что Антип Маркелыч и сын его Степан умерли в лагере.

— Вот как! — Гость поднял брови. — Умерли. Оба?

— Выходит так.

— Налейте мне ещё кваску, будьте любезны, — сказал, прерывая тему разговора гость, протягивая тетке Вере кружку. — Хороший у вас квас. Так и тянет испить.

Тётка Вера заметила, что рука незнакомца, когда он протягивал кружку, мелко дрожала, и она подумала, что это от старости.

Она быстро сходила в сени:

— Вы пейте, не стесняйтесь. Этого добра у нас хватает. Хлебы я сама пеку. А много ли мне надо одной? Что остаётся подсушиваю, а из сухариков, вот видите, какой квас получается…

— Я смотрю, у вас здесь два дома. И в соседнем живут?

— Сейчас нет. Жил там Геронт, но с неделю назад его похоронили…

— Знать, старый был.

— Старый-то старый. Он ещё прежних хозяев хутора знал, служил у них. Но умер не от старости.

— А отчего же.

— Убили его.

— Господи! Что за страсти! Убили!

— Так в милиции сказали. Задушили шнуром электрическим.

— За что же убили? Причина была? — Гость так и впился в лицо тётки Веры.

— Да какая причина! Милиционер сказал бытовая. Полезли за иконами. Он, видно, проснулся, хотел помешать, они его и убили…

— Жалко вашего соседа.

— Жалко. Так жалко Геронта. Прожили по-соседски, рядом посчитай столько лет. И всегда в добром ладу. А он раньше здесь жил. В молодости был правой рукой Антипа Маркелыча. Всё ждал. Вот, говорил, вернётся хозяин или сын. Но не дождался.

— Ждал, говоришь.

— Ждал. Это доподлинно. Сама знаю. Говорил мне.

Тётке Вере показалось, что незнакомец вздохнул, но она не придала этому значения.

— Из-за икон значит, убили? — переспросил гость.

— Выходит что так.

— А что за странное имя Геронт?

— Странное? Обыкновенное. Он вообще-то татарин, но православный, крестил, как говорила Пелагея, его сам хозяин ещё мальчишкой. Но звали его не иначе, как Ахметка. А уж после революции или даже позже, выдавали паспорта он и оказался по метрикам Геронт. Так и звать стали. Дом-то, когда хозяина уводили, сам Антип Маркелыч поджёг, отстояли его от огня — двор и сени только сгорели, и имущество кое-какое спасли. Когда хозяина увезли, кое-что Пелагея взяла себе, что-то оставила Геронту. У меня иконы от Пелагеи, ценные. Художник тут у нас в соседнем Дурове живёт, так он говорил, что у меня иконы ценнее. Но вот воры не полезли ко мне. Бог избавил. — Она перекрестилась.