Они вошли в вокзал, взяли билеты и поднялись на платформу. Их догнал Казанкин, в пальто с поднятым воротником, в кепке и белом кашне. Чинно поздоровался со всеми, в том числе и с Верой за руку.

— Значит, отбываете? — не то сказал, не то спросил он.

Ермил не ответил ему, лишь шумно вздохнул.

Стайки шустрых воробьев прыгали, а голуби важно ходили по оснеженной платформе, утоптанной сотнями людей, подбирая корм.

— Обратно сегодня? — тихо спросил Лыткарин у Ермила, когда они остановились у скамьи.

— Наверное, приеду. Конечно, приеду. Час до Москвы, там ещё час… Приеду. Но поздно.

Вера ходила по платформе, смотрела на голубей, которые семеня розовыми лапками, разгуливали по утоптанному снегу, поворачивали головы, взирали на людей бусинками глаз и совсем не боялись. Лишь иногда вспархивали и отлетали прочь, чтобы не попасть под ноги. Найдя семечку подсолнуха, ловко раздалбливали оболочку, доставали зернышко и проглатывали. Рядом с ними чудно подпрыгивая на платформе на не гнущихся ногах сновали вездесущие воробьи, опасливо улетая при каждом близком появлении прохожего.

— Папка, а их лапкам не больно? Они не замёрзли? — спросила Вера, подойдя к Ермилу.

— Конечно, замёрзли. У них нет тёплых сапожек. Но они привыкли. Скоро весна, им опять будет тепло.

Подошла электричка. Саша отдал чемодан Ермилу и тот вошёл в тамбур, ведя за руку Веру. Они обернулись, и Вера помахала рукой ребятам.

— Счастливого пути! — прокричал Саша, когда двери электрички закрывались.

— До свидания, Муана Лоа, — крикнул Вася.

Машинист дал гудок, потому что много прохожих переходило линию возле платформы, и поезд тронулся. Саша видел, как по вагону прошла высокая фигура Ермила. Вагоны замелькали, и скоро хвостовой вагон, мелькнув красными полосами, пропал за поворотом, но ещё долго слышался отдаленный шум электрички.

Саша, засунув руки в карманы, вместе с Казанкиным побрёл по платформе. Сойдя со ступенек, они распрощались, и Лыткарин направился вдоль линии домой.

Он брёл по насыпи. Ветер шевелил верхушки пожухлой травы, не заметённой снегом, а ему было грустно и казалось, что поезд унёс частицу его самого.

22.

Ермил с Верой приехали в Москву в двенадцатом часу. Ещё на перроне Вера взяла его руку и не отпускала. Она молчала, не привыкшая к столичной вокзальной сутолоке, только широко открыв глаза, глядела по сторонам, оглядываясь на носильщиков с тележками в руках и бляхами на груди, везущими тяжёлые чемоданы. Всё для неё было новым.

— Ты ни разу не была в Москве? — спросил её Ермил.

— Бабушка говорит, что мы ездили, но это было давно, я не помню, — ответила Вера и крепче сжала руку Ермила.

— Сейчас мы поедем на метро на другой вокзал, — сказал он девочке. — Ты увидишь, какое метро красивое. Оно под землей, но там чисто, светло и хорошо.

В метро он помог ей стать на эскалатор, и она прижалась к нему, не высвобождая свою руку из его руки, и смотрела, как одни люди поднимались, а другие опускались по лестнице вниз. Её маленькая тёплая ладошка, как птенчик, крутилась в руке Прошина.

На Курском вокзале он купил полкило конфет и пряников.

— Папка, — сказал ему Вера. — Зачем ты так много купил конфет? Теперь мы будем жить с тобою, и деньги надо беречь.

— Ладно, ладно, — потрепал девочку по плечу Ермил. — У нас хватит денег. А не хватит, я ещё заработаю.

Он задумался и надолго замолчал.

Он посмотрел в бумажку, что ему дали в районо, прочитал адрес и после этого купил два билета, детский и взрослый, посмотрел расписание, и они стали ждать поезда.

Электрички ходили в эти часы редко. Ермил хотел зайти в вокзал, боясь, что девочка замёрзнет на открытой платформе, но Вера отказалась.

Он смотрел на Веру, на душе было тоскливо и пасмурно, как и вокруг. Посыпанный солью перрон был в снежной каше. Ходить было неудобно и противно. А Вере всё было не по чём. Она прижималась к его ногам и, улыбаясь, смотрела кругом. Множество людей, объявления по радио, шум отъезжающих и приезжающих электричек — всё было ей ново и интересно.

До отхода их поезда оставалось не больше двадцати минут, а он ещё не прибывал на свой путь. Ермил взял Веру за руку и пошёл к табачному киоску. Захотелось очень курить, так, что терпеть было не вмочь. Он купил пачку сигарет «Новость», они только недавно были пущены в производство и пользовались всенародной популярностью. Надорвал пачку, вытащил сигарету с белым бумажным фильтром и закурил, стоя невдалеке от урны. Выкурив сигарету, он почувствовал, что ему стало спокойнее, и он стал смотреть по сторонам не с таким безразличием, как прежде.

Увидев продавщицу мороженого, спросил Веру:

— Мороженое хочешь?

Она пожала плечами, сощурила глаза.

— Знаю, что хочешь, только стесняешься сказать… Сейчас купим по мороженому.

Он купил два пломбира в стаканчиках для себя и для Веры.

Вскоре подошла электричка. Они вошли во второй вагон и сели у окна. Вагон показался Ермилу холодным, и он перешёл в другой. Тот был теплее, окна были чистыми, морозного инея на стеклах не было. Пассажиров было мало. Кто-то читал газету, книжку, девушка с парнем ели пирожки с мясом.

В назначенное расписанием время двери закрылись, а перед этим машинист объявил, что двери вагонов автоматические. Такие электрички только появлялись на железных дорогах, и это было интересно даже Ермилу. Вагон поплыл мимо перрона, мимо железнодорожных красных с белыми углами и наличниками зданий, мимо светофоров и других путей со множеством стрелок.

Вера смотрела в окно. Поезд медленно, стуча колёсами и сцепками, проплыл через стрелки, моторы загудели мощнее, и под вагоном чувствовалось, будто ложками мешали в большой кастрюле.

Скоро поезд набрал скорость. Около земли, поднятые ветром, как маленькие белые птички, летали обрывки бумаги, обёртки от мороженого, пустые пачки из-под папирос, кувыркались и замирали чуть в стороне, обессиленно ложась на чёрный снег, как будто энергия, которая была заключена в них, иссякала, и они умирали. Мелькали дачи и деревья, станции и платформы, и шипел сжатый воздух, открывая двери на остановках.

Ермил сидел, положив ногу на выступ стенки вагона и опершись подбородком на руку. Он смотрел на двери тамбура, которые не спеша, подчиняясь невидимой силе, раскрывались на поворотах, уползая в стенки и также медленно закрывались. Ермилу казалось, что он едет не туда. Вера жадно смотрела в окно и её перемазанные шоколадом губы трепетали от каждой вновь увиденной картины за стеклом: будь то лошадь на переезде рядом с грузовой машиной, или стайка гомонящих и толкающихся мальчишек на платформе.

Ермил засовывал руку в карман пальто, где лежало направление в детский дом, сжимал бумажку, словно хотел пальцами прочитать написанное, и вновь вытаскивал руку.

Пятьдесят минут пролетели незаметно, и они вышли на перрон, когда электричка прибыла на место. Станция была небольшая, с вокзалом, покрашенным в светло-зелёный цвет, сзади которого возвышалась старая водонапорная башня, которая, наверное, уже не работала, потому что её окна, глядевшие из-под самой крыши, были закрыты листами фанеры, вставленной изнутри.

До детдома надо было ехать на автобусе. Ермил узнал, где он останавливается, они прошли на остановку и сели в автобус, не очень большой, но тёплый, с мягкими скрипучими сиденьями.

Выйдя из него на нужной остановке, Ермил остановил женщину, шедшую из магазина с покупками, и спросил, как пройти к детскому дому. Женщина внимательно посмотрела на Ермила, на девочку, которая скакала на одной ноге по не оттаявшей лужице, и ответила:

— Пойдёте по этой улице, у магазина «Промтовары» свернёте направо, пройдёте через сквер и там увидите большой кирпичный забор. За ним и будет детский дом.

И она вновь очень внимательным взглядом окинула Ермила и Веру.

Они пошли по направлению, указанному женщиной. Из узкого переулка выскочила лохматая дворняга, увидала их, резко остановилась, с любопытством разглядывая, потом побежала за ними. Шерсть на собаке была когда-то белая, теперь не было у неё хозяев, её не мыли, не следили за ней, и она потемнела, стала серо-дымчатой. Она резво бежала за ними, семеня короткими ногами, останавливалась, когда они останавливались, пригибала одно ухо к голове, другое ставила стоймя, как бы прислушиваясь.