Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Как молодость, и красота увянет.
Будь Ангелом-хранителем его.
В о л о х о в а
О, боги! Ты не рада? Иль не веришь?
Соперницей твоей я не была
И уж не буду, это вижу, ясно.
Слышны беготня и крики Блока и Веригиной.
Пусть длится радость - тешится дитя,
А мы, как няни, спорим не шутя.
(Уходит.)
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а
Теперь я знаю, что мне предпринять.
Я - Коломбина. Гей, где Арлекин?
Разносится звон колокольчика; Любовь Дмитриевна выходит открыть дверь; в дверях Чулков.
Ты легок на помине. Увези
(хватаясь за шубку)
Сейчас туда, туда, на острова!
(Уходит из дома.)
Сцена 4
Квартира полковника Кублицкого. Блок в той комнате, где был его кабинет. Входит Евгений Иванов.
Б л о к (вскакивая навстречу). Здравствуй, Женя! Как я рад! Располагайся, посмотри журналы. Я сейчас. (Возвращается к столу и пишет).
И в а н о в. Я снова вижу тебя у матери.
Б л о к. Мы съехали с Лахтинской. Нет, не разъезжаемся, хотя, кажется, удобный случай. Люба в Шахматове, и мама, ты знаешь. Осенью поищем другую. Я обложился книгами и журналами - появилась возможность подзаработать критикой, да и высказаться хочу, не все же молчать, вводя в заблуждение друзей.
И в а н о в (листая журналы). Каковые дружно выступили как недруги.
Б л о к. Свои люди - сочтемся.
И в а н о в. Ах, прости!
Б л о к. Нет, нет, милый Женя, ты можешь говорить. Я занят перепиской начисто, все здесь уже сложилось.
И в а н о в. А статья Белого о твоем сборнике "Нечаянная радость" - это, что, объявление войны?
Б л о к. Для него - это критика и жестокая, а для меня уже нечто пережитое мною самим.
И в а н о в. "Стихи о Прекрасной Даме" вобрали, утверждает Белый, раздумья Платона, Шеллинга и Владимира Соловьева, гимны Данте, Петрарки, Гете, Лермонтова, Фета... Ого! "Вдруг он все оборвал": в "Балаганчике" и в "Нечаянной Радости" - "горькое издевательство над своим прошлым".
Б л о к. Над великими именами? Нет.
И в а н о в. "Блок оказался мнимым мистиком, мнимым теургом, мнимым провозвестником будущего".
Б л о к. Адепты и пророки ошиблись, я виноват.
И в а н о в. Между тем, видите ли, как поэт, как художник он вырос, окреп, расцвел; "становится - какие слова! - народным поэтом"; "тончайший демонизм" жизненных впечатлений удивительным образом сочетается в новой книге "с простой грустью бедной русской природы".
Б л о к. Все пыжится, а соврать не может.
И в а н о в. "Нам становится страшно за автора. Да ведь это же не Нечаянная Радость, а Отчаянное Горе".
Б л о к. А я сказал Веригиной: "Нечаянная Гадость". Тоже неплохо. Или: "Отчаянная Гадость"!
И в а н о в. Это русское Горе-Горькое сгубило многих витязей. Следуют имена Гоголя, Достоевского, Некрасова, даже Льва Толстого, Успенского, сошедшего с ума. Как устоять Блоку? Когда у него нет веры, даже его "полевой Христос" - оборотень, вовсе не Христос, а леший.
Б л о к. В самом деле, как?
И в а н о в. За всем этим однако Белый увидел обнаженную душу поэта. "Мы с тревогой ожидаем от нее не только совершенной словесности, но и совершенных путей жизни".
Б л о к. В одном он ошибается. Издевательство искони чуждо мне, и это я знаю так же твердо, как то, что сознательно иду по своему пути, мне предназначенному, и должен идти по нему неуклонно. Я убежден, что и у лирика, подверженного случайностям, может и должно быть сознание ответственности и серьезности, - это сознание есть и у меня. Я поблагодарил Борю и совершенно искренне за критику, также и Брюсова.
И в а н о в. О, Брюсов сказал проще и лучше Белого. Блок - "поэт дня, а не ночи, поэт красок, а не оттенков, полных звуков, а не криков и не молчания. Он только там глубок и истинно прекрасен, где стремится быть простым и ясным. Он только там силен, где перед ним зрительные, внешние образы... Перед нами создается новая вселенная, и мы верим, что увидим ее полную и богатую жизнь ярко озаренной..."
Б л о к. Новая вселенная? Однако брань продолжается.
И в а н о в. Это Чулков подливает масла в огонь, ставя тебя с Вячеславом Ивановым во главе якобы нового течения, идеи которого формулирует то как "соборный индивидуализм", то как "мистический анархизм".
Б л о к. "Мистический анархизм"! А есть еще - телячий восторг. Ничего не произошло, а теленок безумствует. (Выходит из-за сто-ла.) А ведь есть вещи поважнее. Вторую Думу распустили.
И в а н о в. Все вернулось в круги своя?
Б л о к. Теперь уж торжество реакции полное.
И в а н о в. Все, как водится, - аресты, высылки, казни.
Б л о к. Знаешь, я готов обратиться... к царю? К нему уже обращались. К рабочему.
Эй, встань и загорись, и жги!
Эй, подними свой верный молот,
Чтоб молнией живой расколот
Был мрак, где не видать ни зги!..
Как зерна, злую землю рой
И к солнцу поднимись. И ведай:
За их случайною победой
Роится сумрак гробовой.
И в а н о в. Милый Саша, ты уже ввязался в полемику с символистами, коих ты лучший представитель. Теперь куда замахнулся? Пророки плохо кончают, о чем напоминает тебе и Андрей Белый.
Б л о к. Ох, еще не то у меня здесь!
И в а н о в. Я верю. Но ты же лирик, тончайший. Почему ты здесь в одиночестве? Тебе лучше быть влюбленным.
Б л о к. Я и влюблен, и люблю. Кроме тех, у меня есть третья - Россия. От нее мне никуда не уйти. Я слышу "Песню Судьбы".
АКТ IV
Сцена 1
Квартира Блока на Галерной. Четыре комнаты, вытянутые вдоль коридора, в конце которой кабинет поэта с той же старинной мебелью, что и на Лахтинской. В небольшой гостиной Любовь Дмитриевна и Волохова усаживаются на диване; Блок, легкий, стремительный, то куда-то исчезает, то почтительно останавливается у двери.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Саша, что ты забегал, как Андрей Белый?
Б л о к. Разве? Впрочем, с кем поведешься, от того и наберешься. (Уходит.)
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. После всех баталий в письмах и публично, вплоть до вызова на дуэль, теперь уже со стороны Саши, они съехались в Киеве, приглашенные туда на литературные вечера. Ну и разъехались бы - до новых баталий, нет, Саша, добрая душа, зовет Борю с собой в Петербург, поселяет в "Англетере", в двух шагах от нас. Зачем?
Б л о к (появляясь в дверях). Ночью в гостинице в Киеве Боря заболел. Я сидел у него, мы боялись холеры. Утром пришел врач и никакой холеры не обнаружил. Просто человеку плохо и одиноко. Я и предложил: "Едем вместе в Петербург". - "А как же Люба?" - с испугом спрашивает. "Все глупости. Едем!" (Уходит.)
