В о л о х о в а
Я не колдунья, тайн я не открою.
Б л о к
Открою я - чрез образ твой летучий,
Приснившийся недаром мне еще
До нашей встречи...
В о л о х о в а
В "Незнакомке", да?
Б л о к
Нет, раньше, в юности, в моих прогулках
В Шахматове по весям и полям,
И образ твой двоился, как и ныне:
И прелесть одичалая, и разум -
Как бездна звездной ночи, и рассвет.
В о л о х о в а
Я понимаю. В грезах ваших этих
Брюнетка обернулась вдруг блондинкой,
Явившись наяву.
Б л о к
Нет, мир велик
И полон образов, влекущих сердце
То в юности, то в зрелые года,
То к свету дня, то к безднам звездной ночи,
Что так сродни полету в вышине
С дыханием веселым перед смертью.
А, хочешь, улетим мы вместе ввысь?
В о л о х о в а
(приподнимаясь)
Мелькнула мысль ужасная, о, Боже,
В глазах твоих и облике твоем...
И весь он помертвел на миг какой-то...
Не знала я, ты можешь быть и страшным.
Б л о к
Прости! Измучил я тебя, до смерти
Устал я, что спасло, пожалуй, нас.
Лиловый сумрак исчезает, и Блок обнаруживает себя сидящим за письменным столом.
Б л о к. Я мог ее убить? Что за безумные мысли на гребне любви, на ее отлете, как волна сходит на нет? Не было любви, была влюбленность.
Солнечный свет ударяет в окно; Блок выходит из-за стола.
Б л о к
Я помню длительные муки:
Ночь догорала за окном.
Ее заломленные руки
Чуть брезжили в луче дневном.
Вся жизнь, ненужно изжитая,
Пытала, унижала, жгла;
А там, как призрак, возрастая,
День обозначил купола;
И под окошком участились
Прохожих быстрые шаги;
И в серых лужах расходились
Под каплями дождя - круги;
И утро длилось, длилось, длилось...
И праздный тяготил вопрос;
И ничего не разрешилось
Весенним ливнем бурных слез.
Сцена 3
Там же. Блок один, то сидит за столом у себя в кабинете и пишет, то ходит по комнатам с книгой в руках, а где-то рядом постоянно проступает Любовь Дмитриевна, то прислушиваясь к нему, то проговаривая отдельные фразы из ее писем.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. О, как я люблю театр! Я совсем, совсем в родной стихии!
Б л о к. Надеюсь, надеюсь. Хорошо, что в труппе Мейерхольда все тебя знают, и ты почти всех и даже дружна...
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Играю не так, как надо; боюсь, то, что делаю, - не искусство. Но все же меня наши все принимают очень всерьез как актрису.
Б л о к. Милый Всеволод Эмильевич! Узнаю его речи.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. У меня есть фантазия, есть темперамент, но нет мастерства, из которого рождается художественный образ актера. Скульптор без мрамора.
Б л о к. Без резца?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Затеяла легкий флирт.
Б л о к. А?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Есть в возможности и влюбленность.
Б л о к. Ну, конечно!
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Не хочется писать мои похождения - может быть, сейчас уже все кончено, может быть, и еще хуже будет - не знаю. Много хорошего в этой безалаберности все-таки.
Б л о к. Вряд ли.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Хорошо, море близко, и о тебе, о тебе поется здесь, чистом, нежном, ненаглядном. Хочется окружить тебя нежностью, заботиться о тебе, жить с тобой в Шахматове.
Б л о к. Ну, начинается.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Безумная я, измученная душа, но люблю тебя, бог знает, что делала, но люблю, люблю, люблю и рвусь к тебе.
Б л о к. Да, надо бы вернуться, пока не поздно.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Может быть, тебе будет больно. Но и мне было больно, ох, как больно, пока ты искал. Дай мне быть уверенной в тебе, в твоем ожидании, как ты был уверен во мне.
Б л о к. Я думаю о тебе каждый день. В твоих письмах ты точно что-то скрываешь. Но мне можно писать все, что хочешь. И даже должно.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Я не считаю больше себя даже вправе быть с тобой связанной во внешнем, я очень компрометирую себя. Как только будет можно, буду называться в афишах Менделеевой. Сейчас не вижу, и вообще издали говорить об этом нелепо, но жить нам вместе, кажется, невозможно; такая, какая я теперь, я не совместима ни с тобой, ни с какой бы то ни было уравновешенной жизнью, а вернуться к подчинению, сломиться опять, думаю, было бы падением, отступлением, и не дай этого бог. Ты понял, конечно, что главное тут влюбленность, страсть, свободно их принимаю. Определенней сказать не хочу, нелепо.
Б л о к. Да уж. Всего хуже - не знать. Что бы я ни узнал, мне будет вдвое легче. (Хватает первое, что попалось под руку, и бросает в дверь.)
Любовь Дмитриевна исчезает, Блок один. И тут звонок, входит Любовь Дмитриевна. Блок бросается к ней, она плачет.
Б л о к. Вернулась!
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Здравствуй! Я не надолго. Гастроли на юге продлятся до осени. Я уже не могла, не объяснившись с тобой, ни играть, ни дышать.
Б л о к. Кто он?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Тебе не нужно его знать. Пусть это будет паж Дагоберт, как я называю его.
Б л о к. В самом деле в нем есть что-то пажеское (он молод, юн?) и средневековое (честь, верность)?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Нет, нет. Он молод, да, южанин с украинским акцентом, с повадками хищника.
Б л о к. Понятно. А ведь Боря Бугаев сошел бы за пажа Дагоберта.
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. У рыцаря с его прекрасной дамой паж... Да, и на такую роль он напрашивался отчаянно.
Б л о к. Бедный Боря!
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Бедная-то я.
Б л о к. Он бросил?
Л ю б о в ь Д м и т р и е в н а. Нет, я порвала - глупо, истерично, беспричинно.
