Н и к о л а й. Хорошо. Только придется мне еще раз выслушать Трепова, который думает, что ты склоняешься к английской форме монархии.

А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а. Не кажется ли тебе, что он становится назойлив и требователен, как Витте?

Н и к о л а й. Весьма взволнован и барон. А Витте, что ни говори, свое дело он сделал.

А л е к с а н д р а  Ф е д о р о в н а. И ушел, слава тебе, Господи!

          Кабинет государя. Николай II и Трепов.

Н и к о л а й. Идея министерства, ответственного перед Думой и составленного из людей, пользующихся общественным доверием, может быть, хороша вообще, если бы при этом не затрагивались прерогативы высшей власти.

Т р е п о в. Ваше величество, я знаю, что вам говорили, я сам первый должен предостеречь вас: принять список с новым составом правительства во главе, допустим, с Муромцевым, - это значит передать ему всю полноту исполнительной власти в стране, без возможности влиять на его решения, а встать в открытый конфликт с последним равносильно будет полной сдаче всей своей власти, то есть превращению всего нашего государственного строя в монархию даже не английского типа, но и неизбежному коренному изменению всего строя, со всеми последствиями, размеров и форм которых никто ни предвидеть, ни учесть не может. Вот что вам говорят.

Н и к о л а й. Это правда. Откуда вы знаете?

Т р е п о в. Это я и сам вам говорю. Но, государь, это всего лишь предположения и опасения, на основании которых вам говорят, что нет иного пути, чтобы сохранить всю полноту власти, как распустить Думу. То есть вернуться к тому состоянию смуты, когда малейшая искра вызовет новый пожар. Государь, манифестом 17 октября вы направили Россию на путь конституционной монархии, что отвечает велениям времени; нет возврата назад, иначе уже не выступления масс, не Дума, а высшая власть совершит государственный переворот, она выступит не против Думы, а против самой себя, против манифеста 17 октября и новых законов государства.

Н и к о л а й. Это мой грех.

Т р е п о в. Государь, это ваш подвиг. Вы проявили смирение и мудрость. Правительство общественного доверия, как только окажется лицом к лицу перед разбушевавшейся стихией ради собственного спасения станет самой верной защитницей монархии. Если те общественные силы из высших классов общества и дальше будут вынуждены опираться на выступления рабочих и крестьян, не имея реальных рычагов власти, они будут сметены, а с ними и династия, с неизбежными коренными изменениями всего строя, со всеми последствиями, размеров и форм которых действительно никто ни предвидеть, ни учесть не может. Кроме, разумеется, крайне левых.

Н и к о л а й. Как вы все повернули...

Т р е п о в. Государь, ведь никто в России, кроме крайне левых, не мечтает о республике. В Думе верховодят кадеты. Отдать им исполнительную власть, значит, сохранить монархию в России. Ответственное правительство, как граф Витте, тотчас примется за усмирение ради собственной власти и собственности со символом высшей власти в вашем лице, государь. Вы будете заботиться о благе народном, опираясь на общественные силы, уважающие порядок, закон, права собственности, права личности, как в странах Европы. Вы поступитесь лишь вашими докучными занятиями, но не высшей властью монарха, олицетворяя закон и божественные установления.

Н и к о л а й. Как в Англии?

Т р е п о в. Нет, государь, в России монарх сохранит всю полноту власти, не вмешиваясь во взлеты и падения министров, не неся ответственности за все прегрешения исполнительной власти. Не такова ли власть Господа Бога? Она священна и исполнена тайны.

Н и к о л а й. На этом я и стою, как и прежде.

Т р е п о в. А Дума, государь? Монархии в прежнем виде уже нет. Перейдя пропасть, нельзя оглядываться, можно угодить в нее.

Н и к о л а й. Я выслушал вас, генерал, как и других, со вниманием, и теперь у меня нет более никаких колебаний, да их и не было на самом деле, потому что я не имею права отказаться от того, что мне завещано моими предками и что я должен передать в сохранности моему сыну.

Т р е п о в (в полном отчаяньи). О, государь! (Выходит из кабинета, пошатываясь.)

В приемной барон Фредерикс и генерал-адъютант.

Ф р е д е р и к с. Что? Как?

Т р е п о в. Все пропало. (Заговариваясь.) Никто не понимает, надо спасать государя и династию от неизбежной гибели.

Ф р е д е р и к с. А я вот что думаю. Государю необходимо обратиться непосредственно к Думе, найти общий язык с нею поверх правительства, неугодного ей.

Т р е п о в. Дни Думы сочтены. Теперь все пойдет по второму и третьему кругу, пока не разразится катастрофа. (Падает замертво.)

Ф р е д е р и к с. Упал. Сразили. Что ему эта Дума?

              Поднимается суматоха.

Санкт-Петербург. Летний сад. Дягилев, Серов, Бакст и два господина - одни прохаживаются по аллее, другие сидят на скамейке.

С е р о в (сидя, покуривая сигару). Ну, вот Думы нет - все по-старому, по-хорошему.

1-й  г о с п о д и н. Как ни странно, Сомов все предугадал.

С е р о в. А позвольте спросить, какому же, собственно, манифесту отдать преферанс и какого придерживаться? Ни одного закона без Думы - все же реформы без Думы - очень просто.

1-й  г о с п о д и н. Сомов говорил еще в прошлом году. Наша знаменитая конституция наглый и дерзкий обман, это ясно: в ней, кажется, нет даже крупицы зерна, из которого могло бы вырасти освобождение. Надо надеяться, что правители наши сами заблудятся в устроенных ими дебрях и сломят себе шеи. Вот и начались шараханья.

С е р о в. Нет, должно быть, есть лишь два пути - либо назад в реакцию, впрочем, виноват, это и есть единственный путь для революции.

1-й  г о с п о д и н. Реакция - это и есть путь для революции? Резонно, по Гегелю.

С е р о в. Куда бы деться от этого кошмара.

Б а к с т. Куда? В Грецию, Антон! Пока мы собирались в Элладу, Сережа успел побывать на Олимпийских играх в Афинах.

С е р о в. За ним нам не угнаться. Он же бегун, метатель копья, атлет из атлетов...

Б а к с т. Медлить нам больше нельзя. Давай назначим срок и поклянемся.

2-й  г о с п о д и н. Левушка с Антоном в своих вечных разговорах о поездке в Грецию, я думаю, всего лишь водят за нос друг друга, как добродетельные мужья о возможности пуститься в загул.

Д я г и л е в. Пора, друзья, пускайтесь во все тяжкие, да прихватите с собой Сашу Бенуа, который укрылся от революции в Париж.

С е р о в. Еще пописывает статейки для "Слова" и "Речи", заявляя, как Сережа: "Я - вне политики!"

Д я г и л е в. Антон! Ты прекрасно знаешь, о чем речь. Ты смолоду писал царей - и это великая удача для русского искусства на переломе эпох. И жаль, что отказался работать в царствующем Доме.

С е р о в. Сережа! А я вот не жалею, что тебя уволили со службы в дирекции императорских театров без права поступления вновь и без пенсии.

Д я г и л е в. Отчего же?

2-й  г о с п о д и н. Да, будь ты директором императорских театров - достиг бы того же. С Антошей вы два сапога пара, большие скандалисты.

С е р о в. Отчего? Да ты сам еще прежде выбрал широчайшее историческое поприще, с призванием, которому имени нет на русском языке. Одна "Историко-художественная выставка" в Таврическом чего стоит. А то, фи, чиновник по особым поручениям. Велика птица.

Д я г и л е в. Разумеется, без дела я не остался. Но у императорских театров неисчерпаемые возможности, не говоря о звездах первой величины. Вот в Париже в Осеннем салоне я представлю русскую живопись за два века... (Подсаживается к Серову.) Перед тем, чтобы что-нибудь просить из твоих вещей, зная твой невыносимый характер, я тебе показывал их список.