44 Что бы ни делала ты, все нравится мне. Но охотней Я смотрю, как отец в воздух швыряет тебя. Миг — ты летишь кувырком, и вот, как ни в чем не бывало, Сделав смертельный виток, снова бежишь по земле. 45 Бедности, горя, забот морщины расправились разом, Стали все лица светлей, будто счастливцы вокруг. Нежно тебя по щеке корабельщик растроганный треплет, Каждый хоть туго, но все ж свой открывает кошель, Венецианцы тебе подают, плащи приподнявши, Будто бы просишь у них ради Антония ты, Ради Христовых ран, ради сердца Девы Марии, Ради огненных мук, душам грозящих в аду, Весело всем, кто тебя окружает толпою, — мальчишкам, Нищим, купцам, морякам: все они дети, как ты. 46 Да, ремесло поэта приятно, но очень накладно: Книжечка эта растет — тают цехины меж тем. 47 «Скоро ль конец? Иль совсем помешался ты от безделья? Книга — девчонке одной? Тему найди поумней!» Что ж, подождите: начну воспевать могучих монархов, Ежели их ремесло лучше пойму, чем теперь. Ну, а пока я пою Беттину: нас тянет друг к другу, Ибо от века сродни были фигляр и поэт. 48 «Козлища, встаньте ошую! — судья укажет грядущий.— Вам же, овечки мои, стать одесную велю». Но остается еще надежда, что он напоследок Скажет разумным: «А вы встаньте пред ликом моим». 49 Знаешь, как сделать, чтоб я писал и писал эпиграммы Сотнями? Нужно меня с милой моей разлучить. 50 Ох, до чего не люблю я поборников ярых свободы: Хочет всякий из них власти — но лишь для себя. Многим хочешь ты дать свободу? — Служи им на пользу! «Это опасно ли?» — ты спросишь. Попробуй-ка сам! 51 Блага желают цари, демагоги желают того же; Но ошибаются все: люди они, как и мы. Ведомо нам, что желанья толпы ей самой не на пользу. Но докажи нам, что ты знаешь, чего нам желать! 52 Следует в тридцать лет на кресте распинать пустодума: Станет обманутый лгать, лучше узнавши людей. 53 Франции горький удел пусть обдумают сильные мира; Впрочем, обдумать его маленьким людям нужней. Сильных убили — но кто для толпы остался защитой Против толпы? И толпа стала тираном толпы. 54 Жил я в безумное время и общей судьбы не избегнул: Стал неразумным и сам, как повелело оно. 55 «Мы ли не правы, скажи? Без обмана возможно ли с чернью? Сам погляди, до чего дик и разнуздан народ!» Те, что обмануты грубо, всегда неуклюжи и дики; Честными будьте и так сделайте диких — людьми! 56 Часто чеканят князья свой сиятельный профиль на меди, Чуть лишь ее посребрив. Верит обманутый люд! Глупость и ложь пустодум печатью духа отметит,— Можно без пробного их камня и золотом счесть. 57 «Эти люди безумны», — твердят о пылких витиях, Тех, что по всем площадям Франции громко кричат. Да, безумны они, но свободный безумец немало Мудрого скажет; меж тем рабская мудрость нема. 58 Долгие годы вся знать говорила лишь по-французски; Кто запинался чуть-чуть, тех презирала она. Нынче с восторгом народ язык французов усвоил. Что же сердиться теперь? Вы добивались того! 59 «Будьте немного скромней, эпиграммы!» — «В чем дело? Мы только Надписи; в книге «Весь мир» мы — лишь названия глав». 60 Бог в холстине Петру явил нечистых и чистых Тварей; и книжка моя их же являет тебе. 61 Ты не можешь понять, добра или зла эпиграмма. Шельма она: не узнать, что у нее на уме. 62 Чем эпиграмма пошлей, чем ближе к зависти хмурой, Тем скорее поймет всякий читатель ее. 63 Хлоя клянется в любви. Я не верю. «Она тебя любит»,— Скажет знаток; но поверь я ей — и минет любовь. 64 Ты никого не любишь, Филарх, а меня обожаешь. Что же, другого пути нет, чтоб меня подчинить? 65 Мир, человек и бог — неужели все это тайна? Нет; но не любят о них слушать — и тайна темна. 66 Был я всегда терпелив ко многим вещам неприятным, Тяготы твердо сносил, верный завету богов. Только четыре предмета мне гаже змеи ядовитой: Дым табачный, клопы, запах чесночный и |
