Дож и нунций у нас на глазах выступают так важно,—

        Бога хоронят они; дож налагает печать.

Что себе думает дож, не знаю, но знаю, что нунций,

        Пышный справляя обряд, втайне смеется над ним.

Что суетится народ, что кричит? — Прокормиться он хочет,

        Вырастить хочет детей, как-нибудь их прокормить.

Путник, ты это приметь и дома тем же займися:

        Как ни крутись, а никто дальше того не пошел.

Ох, как трезвонят попы! И на звон их усердный приходят

        Все, лишь бы в церкви опять нынче болтать, как вчера.

Нет, не браните попов: они знают, что надобно людям.

        Счастлив, кто сможет болтать завтра, как нынче болтал.

Льнет к пустодуму толпа, как песок у моря, бессчетна.

        Перл предпочту я песку: друг мой пусть будет умен.

Сладко под мягкой стопой весенний почувствовать клевер

        Или нежной рукой гладить ягненка волну.

Сладко — в новом цвету увидать ожившие ветви,

        После — зеленой листвой тешить тоскующий взгляд,

Слаще — цветами грудь украшать пастушке, ласкаясь,—

        Но не приносит мне май радости этой тройной.

Я уподоблю страну наковальне; молот — правитель,

        Жесть между ними — народ, молот сгибает ее.

Бедная жесть! Ведь ее без конца поражают удары

        Так и сяк, но котел, кажется, все не готов.

Тронул толпу пустодум, и приверженцев много собрал он;

        Умный отыщет, увы, любящих мало друзей.

Лик чудотворных икон нередко написан прескверно:

        Там, где искусство и ум, — чернь и слепа и глуха.

Стал повелителем тот, кто о собственной выгоде помнил,—

        Мы предпочли бы того, кто бы и нас не забыл.

Учит молиться беда, говорят. Захочешь учиться —

        Съезди в Италию: там всякий приезжий в беде!

Ну и толпа в этой лавке! Все время деньги считают,

        Весят, вручают товар. Чем же торгует купец?

Нюхательным табаком! Да, здесь познал себя каждый:

        Все черемицу берут без предписанья врача.

Дожем в Венеции стать может каждый патриций, и каждый

        С детства поэтому строг, чинен, изящен и горд.

Вот почему так нежны у католиков здешних облатки:

        То же тесто попы в плоть претворяют Христа.

Два древнегреческих льва стоят у стен Арсенала:

        Рядом с ними малы башня, ворота, канал!

Если б явилась Кибела — они бы впряглись в колесницу,

        Мчалась бы Матерь богов, радуясь слугам своим.

Но неподвижно и грустно стоят они: новый, крылатый

        Кот здесь мурлычет; его город патроном зовет,

Странствует всюду паломник, но только найдет ли святого?

        Сможет ли ныне иль впредь он чудотворца узреть?

Нет, уж не те времена! Найдешь ты одни лишь останки:

        Всё, что хранится в церквах, — череп да кучка костей.

Все мы паломники, все, кто в Италию жадно стремится:

        Только истлевшую кость благоговейно мы чтим.

О дожденосец Юпитер, сегодня ты к нам благосклонен,

        Ибо немало даров сразу ты нам ниспослал:

Дал ты Венеции пить, дал земле зеленые всходы,

        Книжечке этой моей несколько дал эпиграмм.

Лейся сильней! Напои лягушек в мантиях красных,

        Жаждущий край ороси, чтобы капусту родил.

Только мне в книжку воды не налей! Пускай уж в ней будет

        Чистый арак; а пунш всяк себе сварит на вкус.

Церковь — Святой Иоанн на Грязи; всю Венецию нынче

        Можно по праву назвать Марком Святым на Грязи.

Видел ты Байи? Так, значит, ты знаешь море и рыбу.

        Здесь же — Венеция, здесь лужи узнал ты и жаб.

«Ты еще спишь?» — «Помолчи, не мешай мне спать! Ну, проснусь я,—

        А для чего? Ведь кровать хоть широка, да пуста!

Если ты спишь один — для тебя Сардиния всюду,

        Тибур — везде, где тебя милая будит, мой друг!»

Часто все девять меня манили (я муз разумею),

        Я ж их призыву не внял: льнул я к любимой моей.

Ныне любовь я покинул, меня же покинули музы.

        Глядя в смятенье вокруг, нож иль веревку ищу.

Впрочем, богов на Олимпе не счесть! И ты мне спасенье,

        Скука! Тебя величать следует матерью муз.

Спросишь, какую подругу хочу я? Какую хотел я,

        Ту и нашел; значит, я многое в малом обрел.

На берегу собирая ракушки, в одной отыскал я

        Маленький перл, и его нынче на сердце храню.

Часто я рисовать и царапать на меди пытался,

        Маслом писал иль рукой глину сырую давил,

Но, без усердья трудясь, не сумел ничему научиться,—

        Только один свой талант усовершенствовал я:

Дар по-немецки писать. И на это негодное дело

        Я, несчастный поэт, трачу искусство и жизнь.