—  Не я привел тебя сюда, Тау,— с обидой ответил Ха­пито.— И не меня освободили до срока.    Так, может, мне сподручней задавать тебе такие вопросы?

—  Брось, Хапито. Нечего валить с больной головы на здоровую. Давай в открытую: если ты драпанул из лагеря и ходишь под Богом, тебе лишние гроши не помешают.

Буеверов вытер рукавом рубахи вспотевший лоб. Он уже знал: сейчас последует самое главное. Они еще будут пре­пираться и осторожничать, как все воры, опасаясь, как бы один не предал другого, а потом сойдутся и вот тогда, тог­да на сцене появится он, Петрович. Только бы не пропустить ни слова...

—  Говори,если имеешь дело...— это Хапито Гумжачев.

—  А чем докажешь, что ты не стукач? — это Рахман.

— Ищи себе кореша в свите шайтана. Некогда мне с тобой рассиживаться...

— Постой! Хватит вилять! Скажи, сам ушел из тюряги? Тенькнули на столе стаканы, загремел стул. Это поднялся Хапито.

— До скорого...

Рахман злобно выругался, и по тону его Буеверов понял, что сейчас он все выложит, несмотря на свою хитрость, по­тому что нет у него другого выхода и, судя по всему, не на кого ему больше рассчитывать.

— Сядь... ладно. Сядь и слушай.

Стаканы звякнули снова, и Рахман зашептал, очевидно, перегнувшись через стол к самому уху Хапито. До Буеверова долетали теперь лишь обрывки слов и, как он ни напря­гал слух, толком ничего нельзя было понять.

— ... надцать косых... такое бывает... в сто лет. У бе­лых служил, сам понимаешь... Хата есть тут, в городе...— шепот Рахмана становился все тише, все бессвязнее.

— Нет! — неожиданно громко сказал Хапито. И, пони­зив голос: — Мокрым делом припахивает. Нельзя мне. Зава­люсь — вышка будет. Ищи кого в другом месте.

— Это твое последнее слово?

— Последнее.

— Но смотри, Хапито...

— Болтлив ты стал,— презрительно просипел Гумжачев.— Болтлив и труслив, как баба.

Как ни странно, сомнительный комплимент этот успоко­ил Рахмана, не сумевшего скрыть своего разочарования.

— Ладно, не лайся. Что мне было делать? Само в руки плывет, а вокруг — никого.

Хапито зашаркал чувяками, направляясь к выходу, как по звуку шагов уловил Буеверов, потом приостановился у занавески и сказал по-русски:

— А ты не суетись. Может, чего и придумаем. Где, го­воришь, у тебя квартира? Пустишь на ночь, что ли?

— Вот так-то лучше,— оживился Рахман и зашептал снова — спросишь Щегловых,— еще уловил Петрович и, решив, что он узнал довольно, чтобы начать действовать, крадучись, выбрался из сарая.

Рахмана он застал в «кабинете» уже одного: тот отсчи­тывал деньги, намереваясь оставить их на столике в уплату за шашлык и водку.

— Не спеши, Рахман,— ласково сказал Буеверов.— Спешка при ловле блох хороша. Ай-ай-ай! — покачал он головой.— Как же плохо ты поступаешь! Старых друзей забыл, людей для дела на стороне ищешь!

-  Чего ты мелешь? — насторожился Рахман.

Буеверов посерьезнел, сказал жестко, не паясничая:

—  С тобой здесь только что был Хапито. Ты его звал на дело. Кусок немалый, сам знаешь. Так вот- без меня вам непофартит, так и намотай на ус, Тау...

—  На пушку берешь?

—  Зачем,— пожал плечами Алексей Петрович.— В моем-то возрасте? — Он обошел столик, отодвинул цветочную кад­ку с фикусом, стоявшую у стены, и показал Рахману на квад­ратное отверстие у самого плинтуса.

—  С той стороны — заброшенный сарай, Тау. Я там сто­ял. Слышно все — лучше не надо. Так что? Берешь Петрови­ча в долю?

—  Старая лисица! — Рахман чертыхнулся и сел за стол.— Давай еще водки! И за твой счет..

Служебная командировка Жунида Шукаева.

«Держи вора!» Встреча у Покровской церкви. Ориен­тировка об убийстве инкассатора дербентского отделе­ния. Госбанка. Мельхиоровое кольцо. Допрос заведующего «Ювелирторгом». Побег Цыганова. Судебно-медицинский эксперт Зулета Нахова.

Жунид Шукаев ехал в Зеленский район. Потрепанный «козлик» жалобно скрипел рессорами на ухабах разбитого проселка, позади привычно клубилась пыль, догонявшая ма­шину, когда шофер тормозил, объезжая глубокие рытвины, и беспрепятственно проникала внутрь сквозь изрешеченное пу­лями ветровое стекло. Стекло давно пора было сменить: дыр­ки старые,— пожалуй, год прошел с тех пор, как однажды ночью Жунида обстреляли на опушке моздокского леса,— да шоферу все недосуг, он едва успевает выспаться между поездками. Такая уж беспокойная должность у его начальника.

Жунид чихнул и, не оборачиваясь, сказал своим спутни­кам, сидящим сзади:

— Вздремну я, братцы. Разбудите, как будем подъезжать К Черкесску.

Через минуту он уже тихо посапывал, откинувшись на спинку сиденья,— на всю жизнь осталась привычка засыпать сразу, в любом положении, в любое время суток, и так же неожиданно просыпаться, отдохнувшим и свежим,— качест­во незаменимое при его профессии.

Жунид за эти годы изменился мало' по-прежнему сухо­парый и моложавый — на вид не дашь ему тридцати четы­рех,— хотя в висках уже серебрится предательская сединка, а у глаз и в уголках сухих губ легли морщины, придающие его открытому лицу сосредоточенно-строгое выражение.

Жунид Халидович Щукаев теперь руководит третьим отделением ставропольского угрозыска, которому обычно поручалась борьба с преступностью среди кочевых цыган, хотя бывали и другие дела, когда отделение выполняло роль «ско­рой помощи»

Сопровождает Шукаева небезызвестный среди юристов Северного Кавказа Вадим Дараев, ныне начальник следствен­ного отдела при Ставропольском управлении НКВД, ведаю­щий, кроме того, делами так называемой «особой категории». Через пять лет после их разлуки, то есть после отъезда Шукаева из Краснодара, Вадим Акимович закончил заочный юридический институт в Москве и попросил своего друга помочь ему перебраться в Ставрополь, чтобы работать вмес­те. Жунид в ту пору тоже находился в столице на курсах повышения квалификации сотрудников угро и без особого труда добился приказа о новом назначении Вадима.

Рядом с Дараевым — лейтенант Арсен Сугуров, выходец из оседлых цыган, двадцатишестилетний красавец, с тонки­ми иссиня-черными бровями вразлет, правильными точеными чертами несколько бледноватого для цыгана лица и густой кудрявой шевелюрой, с трудом умещавшейся под фуражкой. Около года он работает с Шукаевым и сумел стать для пос­леднего совершенно незаменимым человеком, ибо, помимо знания языков,— цыганского и черкесского (немного говорил он и по-татски),— обладал еще целым рядом примечательных черт, как нельзя более устраивавших Жунида. Как говарива­ли в старых романах, словно отлитый из бронзы, Арсен, ка­залось, вовсе не знал усталости: мог не спать несколько но­чей подряд, оставаясь бодрым и деятельным, легко и просто сходился с людьми, никогда не задавал лишних вопросов, схватывая все на лету, не брал в рот спиртного и слыл убеж­денным женоненавистником.

Тут они были даже похожи. После развода с Зулетой Жунид проникся неизъяснимым презрением ко всему слабому полу, без каких бы то ни было исключений, и не глянул за эти восемь лет ни на одну женщину Нельзя сказать, что жизнь бобыля, которого ничего, кроме работы, не интересует, так уж пришлась ему по вкусу. От природы общительный, относив­шийся к категории мужчин, испытывающих постоянную внут­реннюю потребность кого-то опекать и о ком-то заботиться, он удовлетворился своей привязанностью к Вадиму и Арсену и гнал от себя смутную тоску по иной жизни, овладевавшую им в те редкие дни и часы, которые он проводил в одиночестве в неуютной холостяцкой квартире.

Он знал, что Зулета живет и работает в Черкесске: пос­ле окончания заочной медшколы, а затем и вуза она — су­дебно-медицинский эксперт при Черкесском управлении Мысль о том, что, возможно, ему, Жуниду, она обязана вы­бором нелегкой специальности, наполняла его безотчетной гордостью, хотя он ни за что не признался бы в этом даже самому себе и был уверен, что бывшая жена и ее судьба ни в коей мере его не интересуют