Любая мелочь наведет их на след. Ты — растяпа, пусть Рита сама все проверит.

—  Понял, вон-да!

—  Сбор — до света, здесь, в башне. Я буду. Тогда каж­дый получит свою долю. Куда кому ехать скажу завтра. А теперь — пора варить мясо.

... Ели они в глубоком молчании, словно совершали важ­ное таинство. Буеверов не трогал баранину, глядя на аппе­титные куски жадными страдающими глазами: ему было боль­но жевать и, кроме того, от движения челюстей, рана начи­нала кровоточить. Но совсем отказаться от еды было выше его сил. Он взял алюминиевую кружку и, зачерпнув из котла, стал осторожно прихлебывать горячую жирную шурпу

[58]

.

Феофан истово трудился над огромным куском, перема­завшись до ушей жиром. Жир стекал у него между пальцев, полз желтыми тяжелыми струйками по волосатым рукам с закатанными по локоть рукавами рубахи.

Хапито ел степенно, не торопясь и не обжигаясь. Он по-прежнему сидел, скрестив ноги, и ни на кого не смотрел, занятый, казалось, только едой.

Рита устроилась поодаль, с другой стороны очага и по­луоборотившись к ним спиной, чтобы мужчины не видели, как она ест.

Омар Садык не вставал со своей подушки: возле него цыганка по знаку барона поставила небольшой медный под­нос с лучшими кусками. Шейх осторожно, чтобы не выпач­кать пальцы, держал баранье ребро за косточку, отрезал сти­летом тонкие ломтики мяса, макал их в тузлук

[59]

, а потом уже отправлял в рот.

Феофан изредка поглядывал на старика и молча качал го­ловой. Он знал Омара Садыка много лет, был многим ему обязан, но так и не понял до конца этого странного челове­ка. Все барону казалось в нем странным, даже манера есть. Не поймешь, то ли и вправду истинный правоверный, знаю­щий коран и арабскую грамоту, то ли обманщик и гяур, по­набравшийся разных чистоплюйских привычек у русских гос­под, с которыми он когда-то имел дела.

Омар Садык насытился первым. Омыв руки в ведре, ко­торое поднесла ему Рита, он вытер их белоснежным батистовым носовым платком и, насмешливо оглядев жующих, сухо сказал, как щелкнул:

— Хватит. Пора. Хапито — первый.

Гумжачев швырнул кость в горячую золу, вытер об штаны руки и встав, поклонился шейху.

—  Оставайся с миром, Хан.

—  Богобоязненный человек,— иронически сказал Омар, ни к кому в особенности не обращаясь, когда за Хапито со скрипом затворилась тяжелая дверь башни.

Феофан подобострастно хмыкнул.

Выждав несколько минут, пока затих цокот копыт лоша­ди, увозившей Гумжачева, Омар кивнул Буеверову.

— Твоя очередь, шашлычник.

Буеверов отставил кружку и метнул короткий злобный взгляд на шейха. Этого держал в узде только страх. Никако­го почтения к святости хаджи Омара Буеверов, разумеется, не испытывал.

Не попрощавшись, он молча прошел к двери и, когда был уже вне пределов досягаемости омаровского ножа, шепеляво крикнул:

— Смотри, старик! Обманешь — не жить тебе на свете! Садык ничего не ответил. Только презрительная усмеш­ка скривила его сухие губы.

— Рита, выдь, поймай лошадей,— бросив есть, сказал Феофан.

Теперь, когда они остались вдвоем, в башне наступила гнетущая тишина. Барон не меньше других трепетал перед Садыком, но, несмотря на это, не собирался позволить ста­рику обвести себя вокруг пальца. А о том, что тот затевает какой-то подвох, Феофан догадался, когда услыхал о подва­ле. Зачем Омару понадобилась эта ложь? О судьбе Хапито и Буеверова, которые наверняка попадут в руки милиции, едва появятся в Дербенте, барон нимало не беспокоился. Черт с ними: каждый получит именно то, чего он стоит.

Но себе-то он цену знал. И был намного больше других осведомлен о прошлом и настоящем дагестанского ювелира. Поддельные камни — не единственный источник дохода Омара Садыка. И не единственное его преступление.

Чего же хочет дербентский шейх?

— Ну?

Барон встал, не спуская глаз с Садыка, все еще сидев­шего на подушке.

— Я один не уйду,— вкрадчиво сказал Феофан третий.— Сам понимаешь, уважаемый Омар. За них,— он махнул рукой в сторону двери,— переживать не буду. Раз ты так рас­судил... вон-да! Все одно — вертаться в город нельзя. Давай иодобру разделим монету и — салам алейкум! Может, еще когда и свидимся!

—  Ты сейчас оседлаешь коня и поедешь в Дербент,— вставая, сказал шейх.— И сделаешь, как я сказал.

—  Не играй с огнем, Омар-хаджи,— отступая на шаг, угрожающе произнес барон и выхватил из кармана пистолет.

Он так и не понял, каким образом старик сумел так быстро и точно метнуть сйой дьявольский нож. Стилет сверк­нул перед глазами Феофана третьего и вонзился ему в гор­ло. Грохот падения цыгана, свалившегося навзничь на очаг, нлеск остывшей бараньей жижи из перевернутого котла и душераздирающий крик Риты, верной своей привычке под­слушивать,— все это одновременно прозвучало под гулки­ми сводами башни.

Секундой позже хлопнула дверь, и Омар Садык, даже не глянув на хрипящего барона, с проворством, которого труд­но было ожидать от его немощного на вид тела, подобрал выпавший из рук цыгана пистолет и бросился к дверям.

На поляне пасся стреноженный конь Феофана. Мирно пощипывал траву осел. А внизу, на тропе с сумасшедшей крутизны, рискуя сломать себе шею, мчалась Рита. Шейх бегом вернулся в башню и, поднявшись по лестнице, скло­нился над ее краем. Выждав, пока цыганка снова покажется из-за выступа, тщательно прицелился и выстрелил.

Мимо. Старик выстрелил еще раз. И еще.

— Проклятая девка! Нечистая девка! — яростно, уже несдерживаясь — не перед кем,— прошептал Садык.

Он понимал, что гнаться за ней бесполезно. Во-первых, пока он распутает и взнуздает лошадь, уйдут драгоценные минуты, а, во-вторых, долгая скачка ему не по силам. Он знал, что цыганка умеет сидеть в седле не хуже любого наездни­ка-мужчины.

Спустившись вниз, он взял из поклажи, которую они привезли с собой, завернутую в грубошерстное одеяло кир­ку и вернулся в башню.

Барон был мертв. На всякий случай Омар пнул труп носком сапога. Голова Феофана неестественно дернулась.

— Собака,— сказал Садык и направился в темный угол, под лестницу. Солнце зашло за тучи, и внутри башни стало сумрачно, как на исходе дня. Снова послышался негромкий металлический скрежет, и старик исчез.

22. В ДЕРБЕНТЕ

Шукаев недоволен. Непонятное исчезновение. Барон не солгал. Брезентовый плащ с капюшоном. Что такое мы­шеловка? Глухонемой. Шукаев примеряет самбо. Катран-тун таниятун. Бриллиант попадает в надежные руки. Шейх приготовился к приему незваных гостей. Мечта Риты Сундуновой. Вместо допроса. В урочище Халкол. Дараев задает вопросы.

В Дербент они прибыли вечером. Над городом стояла июльская духота, даже у моря не чувствовалось никакого движения воздуха. Порт, погруженный во тьму, замер, лишь кое-где вспыхивали сигнальные огоньки.

В самом городе светомаскировка пока соблюдалась без особых строгостей, но участковые уже следили за этим, а в магазинах, кинотеатрах и других работающих допоздна учреж­дениях горели синие лампы, излучающие неприятный мертвен­ный свет.

На вокзале их встретил высокий подтянутый аварец в форме старшего лейтенанта госбезопасности, назвавшийся Анваром Шахтановым. Он ждал их с машиной, новенькой черной «эмкой», присланной по приказанию начальника мест­ного НКВД, предупрежденного Гоголевым о приезде оператив­ной группы Шукаева.

Пока ехали к гостинице, Шахтанов коротко ввел Жунида и его спутников в курс происшедших за последние три дня событий. Наблюдением, организованным по просьбе Черкес­ского управления за домами ювелира Омара Садыка, бывше­го цыганского вайды Феофана третьего и завалюхой на Дер­бентской улице, недавно покинутой хозяевами, было установ­лено следующее.

Времянка на Дербентской принадлежала по документам какой-то одинокой женщине, уехавшей с детьми в Кизляр и сдавшей комнаты высокому цыгану, по-видимому, Будулаеву, которого потом сменил поселившийся здесь Нахов. После отъезда Зубера в Черкесск явился неизвестный со своим ключом, грузный пожилой человек среднего роста, и обосно­вался в доме. Днем он выходил редко — в ларек за продук­тами да в пивную, а по вечерам наведывался в слободку к барону. Тот, в свою очередь, зачастил к ювелиру. Приходил как-то к Омару Садыку горец, тоже немолодой, судя по по­ходке, но всего один раз, и рассмотреть его не удалось.