— Оставь в покое мои усы,— скрывая раздражение, ото­звался Асфар.— Садись и выкладывай...

Агап икнул и уронил вилку. Буеверов подвинулся и под­толкнул к столу еще один стул.

—   Может быть, мне предложат выпить и закусить? — не­принужденно уселся Дзыбов. Оглядывая собравшихся, подмиг­нул цыганке, Та состроила ему глазки.

От Унарокова не ускользнул этот обмен любезностями. Но он, видимо, не решил еще, как себя вести в изменившейся ситуации, и молча наливал Газизу самогон. Потом налил себе и, согнав с лица озабоченное выражение, поднял стакан!

— Ну что ж! Выпьем за смелость и отвагу нашего друга Газиза! Наверно, не так-то легко уйти от Шукаева? — в голо­се его слышалась издевка. Газиз уловил ее.

—   Весьма польщен, Асфар! — резко ответил он, поднимая свой стакан.— Рад буду повторить твой тост, когда тебе удастся проделать то же самое!

Зизарахов завозился на полу, силясь подняться. Газиз только сейчас заметил его

— Кто же это упоил моего лучшего друга? Возможно, гос­подин ротмистр?

— Не шути с огнем, Газиз,— предупредил Тау с угрозой.— Расскажи лучше, за что тебя отпустили? Ссучился? Продал нас?..

Унароков поставил стакан на стол, расплескав половину на клеенку.

—   Говори! — глухо приказал он.— Довольно темнить. Да не заливай — ты мастер на это

Дзыбов спокойно выпил свой стакан и, повертев его пе­ред глазами, вдруг резко отшвырнул в сторону Попав в гор­шок с цветком, стакан со звоном разлетелся на мелкие куски

—   Я вижу, среди вас — полное единодушие,— саркасти­чески улыбнувшись, сказал он.— И вы ждете от меня при­знания в том, чего я не совершал, и о чем, возможно, мне придется пожалеть..

—   Говори дело — или пожалеешь, что народился на свет,— поднялся со своего места Тау и медленно вытащил из-за голенища нож.

Женщины умолкли, перестав жевать. Буеверов опасли­во отодвинулся от Газиза. Ротмистр снова положил руку в карман.

Дзыбов молча и совершенно спокойно оглядел своих сотрапезников.

—   Я бежал не для того, чтобы мои уважаемые коллеги учиняли мне допрос. Есть одна деталь, которую вам всем придется учесть...— Газиз говорил неторопливо и ровно, зная, что единственное средство утихомирить и притупить вот-вот готовый разразиться пожар — говорить именно так, ничем не выдавая напряжения, буднично и веско, целиком положившись на завораживающее действие своего дара речи, который уже не раз выручал его из беды.—  .. придется учесть, что я несказал Шукаеву ни единого слова... ничего, что могло бы повредить нам всем... И если вы сейчас не соизволите мне поверить, то глубоко ошибетесь... Кроме того, это не совсем так безопасно, как вы думаете..

Не надо бы Дзыбову произносить этой последней фразы. В глазах Асфара Унарокова вспыхнула ярость, и, уже не сдерживаясь, он рванул из кармана парабеллум.

—    Закройся, легавый пес! — заорал ротмистр.

Дзыбов понял, что игра проиграна. Но по-прежнему про­должал сипеть, словно не обратив внимания, как по знаку Тау, стараясь не шуметь, ретировались обе женщины и попятил­ся к стене Агап Хохлов. Газиз взял кувшин с самогоном, неторопливо налил себе полный стакан и поднес к губам.

Стало совсем тихо. Слышно было только, как сопел и чмокал валявшийся на полу Мустафа Зизарахов.

Дзыбов не выпил налитого самогона. Он вдруг вскочил с места и, плеснув содержимое стакана в глаза Унарокову, швырнул другой рукой стул, на котором сидел, под ноги од­ноухому Тау. Но, бросившись к дверям, получил подножку от Буеверова...

Тот, кто случайно проходил в тот момент мимо закры­тых ставен «Оленя», слышал, наверное, и шум, и выстрелы, и возгласы проклятий...

Газиз был вооружен ножом, на всякий случай позаимство­ванным у Хахана Зафесова. И это спасло ему жизнь. Заку­сочная была освещена изнутри одной яркой лампой, висев­шей под потолком. Сваленный на пол Алексеем Буеверовым,

Газиз успел выхватить из-за голенища финку и метнуть ее в лампу, которая лопнула с оглушительным хлопком, осыпав осколками стекла разинувшего рот от удивления и испуга Феофана третьего. Парамон бросился к Дзыбову, но споткнув­шись о ножку стула, растянулся во весь свой огромный рост

Ударив ногой в живот подскочившего Буеверова, кото­рый, громко завопив, плюхнулся мешком на пол, Газиз в момент очутился у двери и уже рванул ее, как вдруг вспых­нул свет фонаря, мелькнуло искаженное злобой лицо Тау и прогремел выстрел.

Тау стрелял почти в упор, но пуля только обожгла Га­зизу щеку. Боковым зрением он увидел в колеблющемся свете фонаря скорчившегося на стуле Асфара, протиравшего зали­тые самоюном глаза и, лягнув Тау ногой, выбросил свое тело на улицу. Тут и настиг Газиза предательский удар Буеверо­ва. Нож вошел под правую лопатку Дзыбов инстинктивно дернулся, левой рукой схватился за ручку двери и, превоз­могая боль, из последних сил с разкаху треснул тяжелой дубовой створкой по голове высунувшегося в дверной проем Буеверова.

За дверью раздались вопли Петровича и глухой звук упавшего грузного тела, загородившего выход.

Шатаясь, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, Дзы­бов добежал до коновязи, обрезал перочинным ножом повод, которым был привязан вороной Карабах Унарокова, вскочил в седло и, обессиленный, повис на шее коня.

В это время открылась дверь «Оленя»

— Вот он! Стреляй, Асфар! — послышался крик Тау

Унароков выстрелил  но промазал.

Газиз очнулся и дал коню шенкеля. Карабах взял с мес­та широким наметом и, распахнув ударом копыт неплотно закрытые ворота, понесся по темной улице станицы. Вслед впавшему в беспамятство Газизу еще ударили три выстрела, и донесся заливистый лай потревоженных станичных псов.

В отсутствие Дараева Жунид не терял времени даром Еще раз самолично обыскал дом и двор Дзыбова, допросил его мать, молчаливую и запуганную старуху Повторный обыск ничего не дал, час, потраченный на допрос, тоже прошел впустую: мать Газиза бормотала, что она ничего не знает и что сын ее — лучший из сыновей во всей Адыгее.

В тот же вечер Шукаев разыскал бывшего табунщика чохракской конефермы Аскера Чича. Прежнее местожитель­ство, аул Дейхаг, Аскер лет пять назад сменил на Насипхабль из-за своей давней неприязни к Хахану Зафесову, по милос­ти которого отсидел несколько месяцев в тюрьме еще при царском режиме.

Жунид пробыл у табунщика довольно долго, расспраши­вая его о житье и незаметно подводя разговор к людям и событиям, которые могли быть каким-либо образом связаны с интересующим его делом.

Чич сидел за небольшим столиком напротив Жунида (ра­зумеется, было и угощение: ни один адыгеец не отпустит гостя, не выставив на стол всего, чем богат) и медленно го­ворил, изредка покрякивая и поглаживая свой массивный подбородок. При первой встрече лицо Чича показалось Жу-ниду туповатым.— сейчас это впечатление исчезло. Просто ум Аскера отличался некоторой неповоротливостью, мысль его долго тлела, прежде чем вспыхнуть и стать определенной для самого хозяина.

Аскер между прочим рассказал, что разговор с Шукае-вым в управлении он помнит. Не забыл, что обещал «помо­гать начальнику», и даже кое-что сделал. Вернувшись из Краснодара в Насипхабль, Чич взял отгул в колхозе, оседлал своего коня и несколько дней охотился в окрестных лесах, по всей чохракской низине, пытаясь хоть что-то узнать о похищенных лошадях и налетчиках. Он побывал на полевых стажах, в лесных сторожках, облазил все овраги и балки, но ничего подозрительного не увидел.

Жунид поблагодарил и хотел уже распроститься, но хо­зяин стал просить остаться еще ненадолго и выслушать его. Жунид украдкой поглядел на часы — время было возвратиться Вадиму — но не подал виду, что торопится, и приготовился слушать. Чич, отхлебнув бузы из резной деревянной чаши, неторопливо стал говорить.

То, что он рассказал, поначалу никак не заинтересовало Шукаева, и вспомнил он об этом разговоре только на другой День. Оказалось, что на птицеферме, довольно большой и Доходной, расположенной на берегу Чохрака, вдруг стали все чаще и чаще обнаруживать пропажу птиц. Гуси и утки про­падали почти ежедневно. В день от пяти до десяти штук. Был сам Туков с помощниками, но исчезновение птиц так и оста­лось загадкой.