—  Об извращенности забудь, Вадим, когда говоришь о таких типах, как Буеверов, Гумжачев или Одноухий Тау Забудь. Подонки подонками и останутся.

—  И еще...

—  Ну?

—  Зачем у Буеверова в сарае устроена эта дыра для подслушивания?

—  Сам расскажет  Насколько я его помню, он молчать не будет. Все, что сможет, станет валить на своих сообщни­ков и выгораживать себя.

—  Тогда у меня все.

—  Слава Богу. Ну, что ж? Пятерка, Вадим. И нечего на меня дуться, что я помалкиваю до поры о своих версиях и догадках. Ты не хуже моего умеешь думать.

В самолете. Останки фибрового чемодана   Секрет древней башни  Не ошибается тот, кто ничего не делаem. На Буеверова обрушивается лавина улик. Радиограм­ма. Паша-Гирей Акбашев верен себе. Сугуров берет ре­ванш. «Надо уметь проигрывать...»

В Новороссийск они летели в военном транспортном са­молете. Шукаеву пришлось через Махачкалинское управле­ние НКВД связаться с командованием Северо-Кавказского военного округа, преодолеть кучу всяких сложностей и фор­мальностей, прежде чем им разрешили лететь на военной машине, которая должна была доставить в Новороссийск брезентовые палатки и оборудование для летнего лагеря сто­явшей в столице Дагестана десантной части. Сами десантни­ки отправлялись в район морских учений эшелоном.

Жунид полулежал на груде брезента, пребывая в том неопределенном, почти сомнамбулическом состоянии между сном и бодрствованием, которое возникает у людей, не ло­жившихся несколько суток кряду.

Собственная голова казалась ему сейчас чужой, странно отяжелевшей; он ощущал ее тяжесть как бы со стороны и, пытаясь избавиться от неприятного чувства раздвоенности, время от времени встряхивал ею, открывая глаза и обводя взглядом клепаные дюралевые листы внутренней обшивки фюзеляжа, своих спутников, спавших вповалку, где попало на брезенте, на т>гих ватных гимнастических матах, свален­ных в кучу возле переборки, просто на фанерных ящиках с каким-то грузом. Он с радостью последовал бы их примеру и вздремнул хоть полчаса до приземления в Новороссийске, заснул бы, невзирая на крутые виражи, которые «заклады­вал» пилот, летя над горами, и воздушные ямы, в которые изредка проваливался самолет

Но он не мог спать.

В мозгу плясали суетливые сигнальные огоньки, то уга­сая, то вновь вспыхивая с новой силой и освещая в запасни­ках памяти недавние картины, лица и разговоры, в которых ни у кого из них не было недостатка за последние дни.

... Оставив шахтановскую «эмку» в конторе совхоза, рас­положенного в урочище Халкол, они, с разрешения директо­ра, подняв его с постели, взяли лошадей, проводника и вер­хами (уже начинался рассвет) отправились к башне.

В том месте, где от реки вверх поднималась тропинка, вьющаяся узеньким серпантином по скале, местами заросшая травой, Абдул Маремкулов нашел изодранный об острые камни, неузнаваемо изувеченный фибровый чемодан. Крыш­ка валялась метрах в пятидесяти, тоже изуродованная.

Жунид, осмотрев находку, задрал голову вверх. Там, под облаками, на уступе скалы, сливаясь с ней своей каменной кладкой, торчала башня.

— Высоко, черт возьми,— сказал Шукаев.— Оттуда он и сбросил чемоданчик. Спрячьте вон за тот валун. На обрат­ном пути заберем. В этом чемодане, братцы, и лежали четы­реста шестьдесят тысяч рублей, похищенные у Барсукова...

До башни добирались минут сорок. Лошади были в мыле, когда они, наконец, поднялись.

Когда они вошли внутрь, достаточно было одного взгля­да, чтобы убедиться: цыганка не лгала. Труп Феофана лежал возле очага, наполовину залитого остывшим бараньим буль­оном из котла, который барон опрокинул при падении.

Только стилета Омара Садыка не было. Под лестницей они ковырялись довольно долго, пока нашли каменный рычаг, с помощью которого отодвигалась хорошо замаскированная дверь, если скальную плиту можно назвать дверью. Шукаев, знавший немного об устройстве старинных горских стороже­вых башен, сразу обратил внимание на одну деталь в сбив­чивом рассказе цыганки. Омар Садык появился среди своих сообщников внезапно, возникнув, как привидение, из тьмы под лестницей. Рита в этот момент стояла под дверью, по обык­новению собираясь подслушивать, и смотрела в щель между дубовым косяком и стеной башни. Значит, именно там должен был быть или потайной выход, или подземный ход.

Открывшееся перед ними темное отверстие в стене ока­залось лазом в подземный ход.

Выкопан и пробит в скале он был, видимо, в те же не­запамятные времена, когда построена башня: своды кое-где обрушились, и пробираться вперед в местах завалов можно было только ползком.

В галерее подземного хода они ничего не нашли, кроме пачки десятирублевок, оклеенной полосатой бумагой крест-накрест как это делается в госбанках и сберкассах.

Пятьсот рублей.

— Уронил, когда перекладывал,— сказал Дараев, рассмат­ривая пачку при свете фонарика.

— Я был прав. Деньги лежали где-то здесь,— сказал Жунид.— Ладно, двинули дальше.

Они шли по подземному ходу вдвоем. Шахтанов, Сугу-ров и Маремкулов должны были спустить труп Феофана вниз и привести лошадь по тропе.

Усталые, грязные, перепачканные желтоватой каменной пылью, они выбрались с Дараевым на воздух среди густых зарослей ежевики, у самой реки.

—  Подождем их здесь? — спросил Вадим Акимович, от­ряхиваясь.

—  Да,— Жунид достал из кармана записную книжку, полистал.— Ну-ка, дай эту пачку.

Несколько минут он сличал номера билетов со своими записями, потом спрятал блокнотик в карман.

— Совпадает. Те деньги. Все верно.

Дараев вдруг ни с того, ни с сего стукнул себя по лбу.

—  Черт! — с досадой сказал он.— Мы с тобой крепко прошляпили!

—  Что еще?

—  Зря мы не допросили Буеверова!

—  Что бы это дало? И так все известно. А время бы потеряли.

—  Нет, не все. Ты зачем давал телеграмму в Новорос­сийск?

—  Там же Паша-Гирей.

—  Верно. А он — матерый контрабандист. Значит, име­ет связи с иностранными судами. В свое время он организо­вал побег за границу недобитому белогвардейцу и предате­лю Ивасьяну...

—  Помню я все это, Потому и дал телеграмму, что Омар Садык может попытаться бежать за кордон. Золота и драго­ценностей у него достаточно. А советские деньги он с успе­хом обменяет в любом иностранном порту на валюту...

—  А как найдут Акбашева товарищи из Новороссийска?

Жунид, все еще не понимая, смотрел на Дараева.

—  Постой... Ты думаешь?..

—  Конечно. Буеверов может знать, где искать Пашу-Гирея. Если знает Гумжачев... Рита сказала ведь, что Хапито предлагал Феофану бежать в Новороссийск!

—  Черт подери! — ругнулся Шукаев.— И на старуху бывает проруха! Надо же. Хоть бы раньше сказал!

—  Мне самому это пришло в голову минуту назад.

—  Да-да-а... хорошенький ляп...— Жунид нахмурился, полез в карман за папиросами.— Что ж теперь? Не казнить же меня? Надо исправлять. Не ошибается, говорят, тот, кто ничего не делает...

Дараев похлопал его по плечу.

— Не огорчайся. Мы все виноваты. И я тоже хорош.

Следовало сообразить. Вернемся — допросим Буеверова. Ра диограмму дадим.

— И все же...

Из-за скалы показались Анвар, Арсен и Абдул с лошадь­ми. Тело барона, завернутое в плащпалатку, свешивалось с седла.

В совхоз они вернулись часам к десяти утра. Солнце стояло уже высоко, освещая зеленые склоны, где обычно паслись табуны. Послали на кош за Жабраилом Аушевым.

Бывший барыга и торговец крадеными лошадьми из Орюр-та порядочно обрюзг и постарел за восемь лет, которые про­шли со дня их последней встречи, когда после долгих поис­ков карабаир — красавец-жеребец редкой породы — был обнаружен в сакле Аушева. Барышник изменился мало. Та же круглая, полная физиономия. Толстый, с загнутым кон­чиком нос, придающий ему сходство с филином. Чуть ковы­ляющая походка — следствие давнего благоприобретенного уродства: у Аушева недоставало левой ягодицы, отсеченной шашкой во время драки. Волос теперь почти не было на его голове, только по бокам — седые редкие космы, а посереди­не — блестящая красновато-медная лысина. И лицо у него было цвета меди — загорелое и обветренное.