Зубер замялся.

— Старик еще велел передать, что если ты или Пара­мон обманете его, он припомнит...

— Старая сволочь, вон-да,— злобно бросил барон и, медленно подняв обе руки, ударил ими по столу.— Знать бы, что у него на уме. Парамон...— дальше он перешел на цы­ганский язык, и Сугуров благословил небо, что это его род­ной язык, и он без труда может понять весь разговор.

— Куда ты дел кольцо?

Имя Парамон ничего не говорило Арсену, тем более, что думал он сейчас о другом, мучительно вспоминая, от кого и когда слышал о цыгане, которого звали Феофаном и который слова не мог произнести без излюбленной приговорки «вон-да». Парамон ответил не сразу. Поерзал на скамейке, откаш­лялся и сказал низким брюзгливым голосом:

— Чуть не забрали нас из-за этого дерьмового перстенька. На дьявола он приснился Омару? Я еле ноги унес. А теперь наш старый кореш там вынюхивает.

—  Шукаев?

         -Да.

—  Так где оно?

—  Кольцо? А в дупле. У Покровской церкви. Я ж на дерево влез, когда за мной гнались. Ну и сунул в дырку. После лазил — не нашел, должно, провалилось. Не стану же я при всем народе дерево пилить. Да и пес там у попа злющий. Теленок, а не пес...

—  Ну, вот что,— на лбу у Феофана появилась недобрая складка.— Я иа-за тебя с Омаром кашу портить не стану, вон-да! Где хошь найди перстень, чтоб был и все тут! Вон-да! — Руки барона снова грохнули по столу. Нахов вздрогнул.

Сугуров затаил дыхание. Теперь он вспомнил! Этот ба­рон не раз фигурировал в рассказах Шукаева и Дараева о похищении знаменитого жеребца карабаира, которым они занимались вдвоем несколько месяцев, исколесив в поисках лошади и убийц сторожа конефермы весь Северный Кавказ. Цыганский вайда или барон, как его иногда называли, Фео­фан третий, был одним из членов шайки ротмистра Асфара Унарокова. В молодости гуляка и бабник, забубённая голо­ва, он занимался сбытом краденых лошадей, сам не брезговал конями из колхозных табунов, бросил свой табор, свя­завшись с шайкой Асфара, был ранен во время перестрелки в Кутском лесу и вместе со всей компанией отсидел свое, но поменьше других, что-то около пяти лет.

Вот, значит, где теперь обосновался цыганский барон Феофан третий! Помнится, была у него и подруга, красави­ца Рита.

Второй — Цыганов. Сомнений тут не было. Покровская церковь, кольцо, погоня. Только одна странность: волосы тогда у Цыганова — Арсен хорошо это помнил — были густого шоколадно-коричневого цвета. А теперь Сугуров видел тем­ный с проседью затылок.

И еще одно дал ему подслушанный разговор. Похищение кольца предпринято в день ярмарки по поручению Омара Садыка.

Арсен вытер ладонью вспотевший лоб. Надо же — пер­вая его самостоятельная командировка, и сразу столько все­го на него свалилось!

Что же, собственно, делать? Арестовать всех троих? Но какое обвинение можно им предъявить? Только одному Цы­ганову — кражу мельхиорового кольца. Подслушанный раз­говор — еще не протокол допроса: отопрутся и все.

Как поступил бы на его месте Жунид Халидович?

Уже давно попав в отдел к Шукаеву, Арсен привязался к своему непосредственному начальнику, как к старшему другу и советчику, и во всем стремился походить на него Даже волосы стал расчесывать на левую сторону, как это делал Жунид.

Нет! Никакой самодеятельности. Дослушать до конца, что они еще будут говорить, запомнить адрес барона, взять в управлении все данные на Феофана и Омара Садыка и... сроч­но — в Черкесск. Жунид Халидович сам решит, как распо­рядиться новыми сведениями.

И надо торопиться, чтобы успеть предупредить появле­ние Цыганова у Покровской церкви, где он будет искать зло­получное кольцо.

Кстати, с кольцом тоже все туманно. Разгадка — у Омара Садыка. Эти сами ничего не знают...

Черт возьми!.. Как же он раньше не сообразил!? Возле церкви можно устроить засаду и взять Цыганова.

—  А ты,— барон повернулся к молчавшему Зуберу,— исчезнешь пока. Я скажу — куда. Поживешь тихо. В Чер­кесск — ни ногой. Парамон один поедет

—  Очень надо,— недовольно буркнул тот — Старику подавай невесть чего, а мы отдувайся. Пошли его к бесу, ба­рон, на шиша он тебе сдался?

—  Заткнись,— подался вперед Феофан третий.— Не твое собачье дело! Я еще доберусь до тебя. Ты, подлюка, затеял возню с этим идиотским платком! Конспиратор паршивый! Думаешь, Шукаев зря, как клещ, вцепился в это дело? Ду­маешь, он забыл Хахана? Не могли по-тихому — нашумели на всю ярмарку! Вон-да!

—  Не лайся,— примирительно сказал Парамон.— Пое­ду я. Разве я знал, что Шукаев вернется туда?

—  Он в каждую дырку затычка,— уже спокойнее про­бормотал барон, остывая.— Жаль, не шлепнул я его тогда, в Кутском лесу. Самую малость промазал...

Когда они встали, чтобы разойтись, Сугуров юркнул за соседний дом и, переждав, пока Нахов выйдет и преодолеет половину пустыря, медленно пошел вдоль домов слободки, твердя про себя адрес: «Таборная, один, Таборная, один...» Адрес Феофана третьего.

Сугурова несколько смущало, что он так и не узнал имя человека в Черкесске, за которым сейчас шел. Они ни разу не назвали его в разговоре.

И, уж конечно, он и в голове не держал, что это был Зубер Нахов, родной брат их судебно-медицинского эксперта Зулеты Хасановны.

Жунид приходит в сознание.  Участковый милиции Дурная слава о семействе Щеголевых  Оперативное сове­щание   «Всем сестрам — по серьгам»  Исповедь  Это был Алексей Буеверов   Опознание. Обморок на допросе

Когда Шукаев очнулся, в сенях кто-то приглушенно всхлипывал Он пошевелился, приподнял тяжелые веки В первый момент перед глазами возникло что-то желтое, пере­ливающееся, точно смотрел на солнце сквозь политое дождем стекло. Он зажмурился, застонал, ощутил резкую боль в затылке

Почему он здесь лежит? И чей это голос? Мужской, вроде бы, но слов не разобрать,— все в его сознании смято, ском­кано

Он опять открыл глаза и сквозь желтый туман (свет лампочки, висящей под потолком, бил ему прямо в лицо) с усилием разглядел незнакомого озабоченного человека в ми­лицейской форменной фуражке.

Именно фуражка вернула Жуниду способность сообра­жать. В памяти возникло угрюмое лицо Тау, крик Васюковой и удар сзади, после которого он упал без чувств.

—  Кто вы? — донесся до него, наконец, голос милицио­нера. Уши у Жунида будто заложило ватой.

—  Майор Шукаев...— сказал он и не услышал собствен­ных слов. Он повторил уже громче: — Майор Шукаев... из НКВД...

—  Кто вас ударил? Кто эти люди?

Жунид с трудом приподнялся на локте, сморщился от снова прихлынувшей к голове боли и с помощью милиционе­ра сел на полу.

— Сейчас... подождите.

Несколько минут сидел так, уткнувшись лицом в согну­тые колени. Потом пощупал затылок, поднес к глазам ладонь: крови мало — это хорошо. Просто лопнула кожа. И шишка гигантских размеров. Видимо, удар пришелся чуть наискось, иначе не сносить бы ему головы.

Опираясь на милиционера, он встал и, покачнувшись, плюхнулся на стоявший рядом табурет.

—  Не знаю, кто. Сзади. Вы не... задержали его?

—  Он чуть не сбил меня с ног в дверях и убежал через сад. Я стрелял, но, кажется, не попал. Еще хорошо, что я тут поблизости был. Вы, считай, в рубашке родились, това­рищ майор...

—  Кто там хнычет? — движением руки показал Жунид на полуоткрытую дверь в коридор.

—  Да обе красотки и старуха. Одна, которая потолще и помоложе, тоже хотела задать стрекача. Я запер их там в чулане на всякий случай.

Шукаев одобрительно кивнул. Говорить ему было мучи­тельно трудно: каждое слово ударяло по затылку, и стены плыли перед глазами.

Милиционер оказался участковым пятого отделения — самого окраинного отделения милиции Черкесска. Он совер­шал свой ночной обход, когда Жунид так неосмотрительно вторгся в незнакомый дом за женщиной, похитившей у них из комнаты какой-то документ. Теперь он знал, что это была Галина Васюкова.

Участковый заинтересовался освещенным окном у Щеголевых прежде всего потому, что хозяева его пользовались дурной славой. Старуха, жившая здесь испокон века, овлат дев ремеслом горцев, валяла бурки, а дочь Улита продавала их на базаре по воскресеньям. Несколько раз старуху штра­фовали за незаконный промысел. К тому же в доме периоди­чески появлялись пришлые мужчины, допоздна горел свет в занавешенных окнах и по улице разносились пьяные песни. Нехорошая слава закрепилась и за пышнобедрой Улитой, которая, несмотря на свои тридцать два года, до сих пор была не замужем и, как видно, не гнушалась случайными связя­ми. Участковый подошел к окну, стараясь не шуметь, как это до него проделал Шукаев и, услыхав выстрел, бросился в дом. В сенях на него налетел грузный мужчина, которого он не успел рассмотреть и загрохотал сапогами по деревянным сту­пенькам крыльца. В саду, позади дома, еще несколько секунд раздавался треск сучьев, потом все стихло.