—  Погоди, не продолжай! — вдруг остановил его Шукаев.— Я понял. Я сам давно подумываю об этом. Следующее дело ты должен вести сам, без меня...

Вадим Акимович смутился еще больше.

—  Да. . видишь ли..  Я очень дорожу твоей дружбой, но боюсь, что..

—  Потеряешь самостоятельность мысли!

—  Да. И так я уже совершил две непростительные ошиб­ки: упустил тогда Газиза Дзыбова и впустую прослонялся в Орюрте...

—  Ты прав, Вадим,— вздохнув, сказал Шукаев и положил ладонь ему на плечо.— Тебе надо поработать самому   Ты вполне заслужил это. И помни: если тебе понадобится моя помощь...

—  Спасибо.

В старые времена о каком-либо событии или известии, которое надлежало знать всем, жителей селения оповещал глашатай.

Верхом на коне, важный и неприступный, неторопливо ехал он по пыльной улице и зычным голосом выкрикивал в сотый раз: «Слушайте, люди аула! Слу-шай-те-е, лю-ди аула! Не говорите потом, что не слыша-ли-и-и!»

Теперь должность глашатая была упразднена, и нехитрые обязанности его нес сельский исполнитель. По традиции он тоже разъезжал на коне, но не вопил на весь аул, а посту­кивал палкой в ворота очередного дома и сообщал каждому то, что следовало. Старики покачивали головами, с прискор­бием сетуя, что былое мастерство аульного крикуна пошло на убыль, и скоро исчезнет совсем.

В тот день, когда опергруппа Денгизова выехала в Орюрт, все жители этого небольшого аула от мала до велика собра­лись на так называемый общий сход, который созывался обыч­но в просторном дворе сельсовета.

Деревянная веранда небольшого саманного домика, в котором размещался Орюртский сельсовет, служила трибуной для тех, кто держал речь. Слушатели стояли вокруг Впереди — самые уважаемые старики, сзади — старшие муж­чины — главы семейств, а потом уже — молодежь. Мальчиш­ки, как всегда и везде, на любых сборищах, торчали на забо­рах и ветвях чахлых тополей, обступавших с трех сторон двор сельсовета.

Собралось сегодня около ста человек — почти все муж­ское население Орюрта, не считая ребятишек. Вопрос решал­ся серьезный: как уберечь артельных и других лошадей от разразившейся в округе эпидемии сапа.

На покосившейся веранде сельсовета стояли: сам пред­седатель, заведующий конефермой, бухгалтер и городское начальство — инструктор крайисполкома и главный эпидеми­олог, высокая полная женщина в роговых очках.

Председатель переводил то, что она говорила, на ингуш­ский язык.

Горцы слушали внимательно, стараясь не пропустить ни одного слова. Мальчишки замерли на своих насестах. Дело было нешуточное: позавчера пала лошадь у одной вдовы, сегодня подозрительно подгибались ноги у водовозной кобы­лы. Правда, накануне женщина-доктор колола всех колхозных коней какой-то диковинной иголкой, надетой на маленький стаканчик, и уверяла, будто это предохранит их от болезни. Старики недоверчиво косились на хитроумный стаканчик с иглой, из которой брызгала прозрачная жидкость, и решали про себя мудреную задачу: приводить к русской лекарке своих собственных коней или положиться на милость аллаха

То, что женщина рассказывала сейчас, было и вовсе диковиной. Будто бы болезнь сидит у коня в крови и разно­сят ее не видимые глазом козявки, называемые бациллами.

Под конец доктор сказала, что сегодня все единолични­ки должны привести своих животных во двор сельсовета, где им сделают прививки.

Не успела толпа как следует пошуметь, повздыхать и подумать, вести или нет своих лошадок, куда велено, как к перилам веранды подошел председатель и сказал,.что вопрос этот «обсуждению не подлежит»: до полудня все лошади Должны находиться во дворе сельсовета.

Кто-то из собравшихся поднял руку

—  Говори,— кивнул председатель.

—  А можно ли продавать больного коня?

—  Ни в коем случае!

—  А Жабраил Аушев продал.

Председатель нахмурился.

—  Где он?

—  Был. здесь!..

—  Удрал, видно. Знает собака, чье мясо съела.

—  Не волнуйтесь, товарищи,— вмешался инструктор крайисполкома.— Если Аушев действительно продал больную лошадь,— он понесет наказание. Это равносильно намерен­ному распространению эпидемии.

Неизвестно, сколько бы еще времени заняли разговоры о Жабраиле Аушеве, продавшем кому-то больную лошадь (аульчане любили обо всем поговорить обстоятельно), если бы не событие, которое не каждый день случалось в захолуст­ном Орюрте и которое отвлекло сход по крайней мере, на весь остаток дня.

На проселке, видневшемся из-за забора, показалась кры­тая полуторка. Через несколько минут, ловко миновав огром­ную лужу у ворот сельсовета, шофер затормозил, и из ма­шины вышел высокий темноволосый мужчина в драповом пальто и смушковой папахе. Это был один из старших опер­уполномоченных Чечено-Ингушского угрозыска.

Толпа с любопытством прислушивалась к разговору, ко­торый произошел между приезжим и сельским начальством, но ветер дул в сторону веранды, и слов нельзя было разо­брать. Однако, когда машина снова двинулась по улице Орюр-та, увозя с собой и приезжего, и заведующего конефермой, среди собравшихся пошел щепоток, будто в аул прикатил не кто другой, как сам начальник милиции из Грозного. Откуда это стало известно, никто не знал, но слух распространился по толпе с быстротою молнии, вызвав оживленные толки. Председателю и женщине-доктору стоило немалого труда вернуть разговор в прежнее русло, то есть к злополучному сапу и лошадям, принадлежащим единоличникам.

В конце концов решено было привести коней на привив­ку Люди стали поспешно расходиться по своим дворам, за лошадьми, надеясь в то же время разузнать поподробнее о том, что же стряслось в ауле такого, что могло заинтересо­вать милицию.

Орюрт был небольшим, лежавшим в стороне от магис­тральных путей аулом, и едва ли следовало винить его оби­тателей за излишнее любопытство. Шутка ли! В аул приеха­ли чекисты!.

... Между тем полуторка мчалась на другой конец аула, к дому Жабраила Аушева. Единственная примета, которой располагал Шукаев,— отсутствие левой ягодицы, отсеченной шашкой во время драки, была известна всему аулу и сразу привела опергруппу точно по адресу. Да, второй дом на краю селения, да, в колхозе не работает, барышничает, покупает и перепродает лошадей, вот только вчера сбыл с рук сапную лошадь.

Таким образом, было совершенно ясно, что барышник, у которого, как показал одноухий Тау, находился чохракский табунок коней и имени которого он не знал или не захотел назвать, и есть Жабраил Аушев.

Шукаев сидел рядом с Вадимом в кузове и хмурился. Слишком легко и быстро разыскали они этого «кривозадого» Жунид никогда не доверял легкому успеху.

Полуторка поднялась немного вверх по оврагу и сверну­ла в сторону. Затем побежала по берегу реки и остановилась возле зарешеченных ржавых ворот, висевших на старых кир­пичных столбах. Забор тоже был выложен из кирпича, но выглядел настолько древним, что не верилось, что за ним найдется какое-либо человеческое жилье. Отдельные кирпи­чи вывалились, другие расслоились от дождей и ветров По всей длине забор густо порос буйной крапивой, теперь свер­нувшейся и почерневшей от холодов.

Денгизов первым выпрыгнул из кабинки и тронул рукой ворота. Они заскрипели и поддались.

—  Вот тебе и раз! — не удержался Дараев, входя во двор и с удивлением оглядываясь вокруг.

Внутри двора, над самым обрывом, спускавшимся к реке, скрытый от посторонних глаз полуразвалившимся забором, стоял добротный туфовый домик, небольшой, но, как видно, удобный, сложенный, как говорят, «с затеями» На плоской крыше его стояла мансарда, меньшая по площади, чем сам дом, образуя балкон. Были и перила, сваренные из водопро­водных труб.

— Что ж, начнем? — спросил Денгизов, когда все вошли во двор.

— Сиюхов и Чич останутся здесь, Шахим Алиханович? — спросил Шукаев.

— Да, конечно. Их работа — впереди, если найдем ло­шадей.

Якуб Сиюхов и Аскер Чич отошли в сторонку и уселись на бревнах, сваленных возле забора. Вчера вечером оба они приехали из Адыгеи по вызову Жунида.