—  Краденые товары ему сбывали?

—  Ему.

—  А Шагбан Сапиев?

—  Слышал о таком, но лично не видел. С ним Феофан и Буй знались...

Шукаев задал еще несколько вопросов, уточняя обстоя­тельства чохракского налета и заодно проверяя, правду ли говорит Рахман. Тот отвечал коротко, но вполне конкретно и обстоятельно

—  Когда в последний раз встречались с Муталибом Акбашевым?

—  Из Кутского леса я попал в Армавир. Рассказал все Паше-Гирею. Тогда он там был. Он и посоветовал мне податься к Азамату...

—  Как вам удалось уйти? — спросил Вадим.

—  Буй помог Его ведь только на четвертый день засту­кали. Переплыл я Лабу и добрался до Гаевской. Петрович нашел машину  На ней я и в Армавир приехал   Под видом грузчика станпо. Азамата в Назрани отыскал..

—  Так,— закуривая, сказал Шукаев.— Ну что ж, под­пишите, Рахман, ваши показания. Сейчас вызовем машину Еще что-нибудь хотите сказать?

—   Что зря болтать? Признаю, начальник, твой верх. Когда Тау привезли на присланном Базаевым «гази­ке» в управление, Гибцо Абастов и Азамат Мамакаев уже сидели в КПЗ

Кончил свою карьеру атаман последней банды, скрывав­шейся в горах Кавказа. Теперь, когда Азамат был схвачен, уже не составляло особого труда выловить и его сообщни­ков.

Жунида сейчас мало интересовали показания Азамата, Гибцо Абастова, его дочери Галины и Балан-Тулхи-Хана, ко­торого Денгизов арестовал через несколько часов после опи­санных событий  Жунид спешил с опергруппой в Орюрт

Там находились лошади, там, видно, должны были закон­читься его скитания..

22. КАРАБАИР НА КОВРЕ

Сегодня Шукаев никак не мог сосредоточиться С ним это случалось. Иногда очередное расследование заставляло его блуждать от одного факта к другому в упорных, но до вре­мени тщетных поисках истины, он беспокойно метался меж­ду множеством возможных вариантов решения, отсекая оши­бочные, пока вдруг не начинала светиться где-то в закоул­ках сознания озаряющая догадка.

Тогда наступала пора решительных действий: обысков, переездов с места на место, допросов и очных ставок. Ему некогда было сопоставлять и анализировать. Только — дей­ствие Иногда оно развивалось в направлении неожиданном, не запрограммированном заранее Но и тут долгие размыш­ления были для него излишней роскошью. Решать, не откла­дывая, четко, быстро и бесповоротно.

Этому правилу он следовал всегда

Бывало, что период «бури и натиска», как про себя на зывал его Жунид, растягивался на неопределенное время

Тогда он заряжался терпением и пускал в ход всю свою волю, упорство и выдержку

Снова — проверка и перепроверка деталей и мелочей Ни одной фамилии не забыть, ни одного лица не упустить из виду.

И, наконец, приходили дни, когда Шукаев чувствовал, что дело близится к концу Собрано огромное количество сведе­ний, в круг дознания втянуты десятки людей, распутаны ложные нити, отвлекающие от основной и единственной, которая вела в центр преступления

Тут-то и сваливалась на его голову досадная расслаблен ность мысли, настигавшая Жунида, как правило, раньше, чем в разбухшей папке дела ставилась последняя точка

Думал он в такие моменты вяло, расплывчато не умея отрешиться от пустяков и всего того многообразия информа Ции, которую окружающий мир обрушивает на каждого че ловека.

Мозг его на короткое время терял самое ценное для сыщика качество — избирательность. Он мог работать так, словно дальнейшие события обязательно пойдут своим чере­дом без его участия и все произойдет, как должно произой­ти, раз финиш близок.

Даже Дараеву Жунид не хотел бы признаться в этой своей слабости.

А может, это и не было слабостью? Иногда именно в состоянии пассивного равнодушия ко всему на свете (или кажущегося равнодушия) он вдруг предпринимал шаги, кото­рые влияли на исход дела скорее, чем тщательно обдуманные и подготовленные исподволь.

.. Так и сегодня. Собираясь в Орюрт, он ловил себя на том, что думает о чем угодно, кроме предстоящей операции по изъятию лошадей, местопребывание которых указал на допросе одноухий Тау.

Сначала ему пришла на ум Зулета. Теперь, когда горечь их разлуки улеглась, Жунид рассуждал спокойнее и, как ду­малось ему, более здраво.

Едва ли можно склеить их жизнь после всего, что про­изошло. Слишком разные они люди. И даже если верить, что ребенок, которого она ждет,— его ребенок, вряд ли это что-нибудь изменит  Ничто не проходит бесследно...

Потом он вспомнил о Евгении Кондареве, который в тот памятный вечер арестовал в его квартире Бориса Фандыро-ва. Обязательно надо перед отъездом в Орюрт дать Евгению телеграмму о том, что Рахман Бекбоев арестован. Кондарев должен находиться сейчас где-то в Чечено-Ингушетии. Вто­рой раз получалось так, что Жунид завершал дело, поручен­ное другому. Впрочем, не его ведь вина, что ему посчастли­вилось напасть на след Тау раньше, чем Евгению. Авось, Кондарев не обидится. Вроде не такой он человек.

В Орюрт опергруппа направлялась в таком составе: Ден-гизов, Шукаев, Вадим, и, поскольку аул находился на терри­тории Чечено-Ингушетии, к ним должны были присоединиться товарищи из Чечено-Ингушского управления милиции. Шалим Алиханович мог бы и не ездить,— его дело, собственно, было закончено, но он не сумел отказать себе в удовольствии по­мочь Жуниду, которому открыто симпатизировал. И потом, не исключалась возможность, что в Орюрте могли найтись люди, так или иначе связанные с Мамакаевым.

Жунид не был уверен, что адрес, сообщенный ему Рах-маном Бекбоевым,— окончателен. Вполне вероятно, что ло­шадей снова куда-нибудь переправили, и придется еще поко­лесить по Кавказу, разыскивая их следы. Тем не менее Шу­каев позвонил в Адыгею и вызвал Аскера Чича и Якуба Сй-юхова, бывших табунщиков Чохракской конефермы, для опоз­нания карабаира и других коней.

В ожидании часа выезда он вышел побродить на буль­вар перед гостиницей.

Небо хмурилось. Горные цепи, окружавшие город с трех сторон, затянуло тучами, вчерашний туман осел на замерз­ших деревьях кружевными кристалликами, и бульвар казал­ся цветущим, как весенний сад. Над верхушками тополей шумели воробьи, суетливо перелетая от дерева к дереву. Куда-то торопились прохожие, поплотнее запахнув пальто и под­няв воротники. Громыхали трамваи... Жизнь текла обычно и размеренно.

Шукаев присел на скамейку, закурил.

Хорошо бы сейчас забраться в уютную горскую хижину, поваляться на шелковистой бурке у очага, помолчать с не­назойливым степенным хозяином, глядя, как языки пламени лижут черный котел, подвешенный на цепях к потолку, а искры вместе с кизячным дымом улетают в широкую трубу дымохода...

Потом послушать старинную историю  Одну из тех, что любят по вечерам рассказывать горцы. В ней будет и краси­вая молодая любовь, и удалой джигит, который не дал в обиду свою возлюбленную и увез ее в горы и... мало ли еще что Важно, что это будет славно, неторопливо и покойно .

«Старею я, что ли?» — с досадой подумал Жунид и сно­ва зажег потухшую папиросу.

Чем он станет заниматься дальше? Ну, найдет лошадей, вернет их чохракским колхозникам. А потом?

Опять возвращаться на прежнюю квартиру, где каждый угол будет напоминать ему о Зулете? Нет, ни за что! Надо попросить Денгизова, чтоб посодействовал его переводу на другое место. Может же он хоть раз попросить о чем-нибудь для себя?

С другой стороны улицы к нему шел Дараев.

«Откуда это он? — недоуменно подумал Жунид.— Ах, да, на почту ходил. Телеграмму жене отправлял.. »

—  Чего ты здесь мерзнешь?

—  А я не мерзну. Садись.

Дараев сел.

—  У тебя плохое настроение?

—  Нет, ничего. Просто — не думается ни о чем, Вадим.

—  Пройдет. Это бывает. Устал ты.

—   Пожалуй, немного есть,— согласился Жунид,— Ну, кажется, пора.

Дараев посмотрел на часы.

—   Подожди еще немного. Я хотел поговорить,

      - О чем же?

Вадим покраснел.

—  Ты только... не прими за обиду... Я многому научился, работая с тобой, а главное, мне кажется... я даже уверен, что характером изменился к лучшему, но...