Во дворе сухо щелкнул выстрел, загремели на заборе плохо укрепленные камни, и залаяла овчарка.
— Жунид и Вадим,— берите проводника с собакой — и в погоню! Быстро, здесь без вас справятся! — крикнул Денгизов.
Жунид, не раздумывая, выпрыгнул в окно. Дараев — за ним. Когда они выбежали на улицу, проводник с трудом сдерживал бесновавшуюся на поводке овчарку.
— Вперед! — крикнул Вадим Акимович.— И не оглядывайтесь — жмите во весь дух: мы не отстанем!..
Давно им обоим не приходилось так налегать на ноги. Сухопарый проводник дал ищейке волю и несся вслед за ней по улицам и задворкам с завидной скоростью. Друзьям оставалось только выжимать из себя все, на что они были спо- собны.
Собака на минуту задержалась возле старого деревянного сарая, наполовину загородившего узенький переулок, обнюхала его и юркнула в болтавшуюся на одной петле дверь.
Сарай, темный и грязный, был завален всякой рухлядью: разбитыми ящиками из-под пива, плетеными сапетками, дровами, углем, пустыми бидонами из-под керосина. В углу валялись сваленные в кучу лопаты, грабли, топор, несколько мотыг и разный железный лом.
На потолочных балках лежали широкие чинаровые доски, образуя чердак, занимавший лишь половину сарая.
Овчарка поджала хвост и, вскочив на штабель колотых поленьев, легко перепрыгнула на чердак. Привыкший к подобным положениям, проводник тотчас же полез за ней Вадим и Жунид не заставили себя ждать и тоже забрались на чердак, загромыхав обвалившимися дровами.
Длинный чердак, весь затянутый паутиной, был соединен с перекрытиями других хозяйственных построек, теперь заброшенных,— коровника и конюшни. Вообще, это был покинутый двор,— входя в сарай, Жунид заметил сбоку полуразвалившийся домик. В те времена на окраине любого кавказского города легко можно было наткнуться на разруху и запустение. Бежал за границу какой-нибудь толстосум или купец, удрал в леса, к Мамакаеву, отпрыск княжеского рода или просто абрек — заколоченные дом и другие надворные постройки ненадолго оставались в сохранности: мебель и все, что поценнее, растаскивали соседи, заборы и сараи разламывались на дрова.
В камышовой крышке коровника зияла дыра, в которую свободно мог протиснуться человек. Овчарка метнулась в нее, выскочив на невысокий кирпичный забор, отделявший двор от соседней улицы, ведущей к окраине города и железной дороге.
— Если ему удастся скрыться,— тяжело дыша, сказал Шукаев,— позор нам на весь Кавказ!
— Далеко не уйдет,— отозвался проводник, спрыгивая прямо в грязь.— Одно плохо: туман все гуще становится...
— В том-то и дело,— буркнул Дараев.
И снова — гонка. Ищейка, больше не останавливаясь, помчалась к вагонно-ремонтному заводу. Метрах в ста пятидесяти от проходной свернула влево, к полотну железной дороги, перемахнула через похилившиися штакетник и залаяла, остановившись в тупике, возле одинокого старого вагона.
— Он здесь,— уверенно сказал проводник.
— Я войду первым,— тоном, не допускающим возражений, заявил Жунид и, поднявшись на ступеньки, рванул дверь.
— Черт! Заперто! — Он полез в сумку и снова пустил в ход свою чудо-отмычку. Дверной замок резко щелкнул, и Жунид едва не упал вместе с дверью. Достав из кобуры наган, он осторожно ступил в тамбур, сделав Дараеву знак идти за ним
Они обшарили весь вагон, заглядывали под все лавки, но Тay словно сквозь землю провалился. Дараев обескураженно развел руками.
— Оборотень, а не человек! — вытирая со лба пот, сказал он.
Жунид не успел ответить. За окном вагона, густо покрытым слоем застарелой пыли, так, что сквозь стекло ничего нельзя было рассмотреть, тем более — в туман, раздался крик проводника и яростный лай собаки.
Следователи выскочили наружу.
Тау лежал на животе, лицом вниз.
Над ним, с револьвером в руке, наклонился проводник. Ищейка сидела тут же, дрожа от возбуждения. Лоснящаяся шерсть поднялась торчком на загривке.
— Дурака валяет,— ответил проводник на вопрос Шукаева.— Вроде бы он в обмороке. В вагонный люк забрался, паразит... Смотрю: ноги оттуда сползают, ну мы с Пиратом и заставили его растянуться на шпалах...
— Красавец-пес,— с невольным восхищением сказал Жунид, садясь на рельс.
— Знатная собака,— скромно улыбнулся проводник.— Как человек. Говорить только не умеет
Пес и вправду был хорош. Могучая широкая грудь с подпалинами, острая тонкая морда с двумя симметричными родинками по бокам и великолепными клыками. Глаза, темные и блестящие, ловили малейшее движение хозяина.
— Свяжи его, Вадим,— попросил Шукаев, кивнув в сторону задержанного. Допрашивать будем на месте, в вагоне. Вставайте, Рахман Бекбоев! Да не вздумайте шутки шутить! С Пиратом это опасно! Бросьте притворяться!
Тау медленно встал, стараясь не глядеть на собаку, и покорно вытянул руки за спиной, давая себя связать.
— Твоя взяла, начальник! — хрипло пробормотал он Угрюмая скуластая физиономия его была вся в потеках грязи.
* * *
Приступая к допросу, Жунид чувствовал, что он сам возбужден и взволнован не меньше Пирата, который все еще продолжал глухо ворчать в углу вагона.
Шутка ли: подходит конец двухмесячным поискам! Пойман одноухий Тау, постоянный сподвижник покойного Уна-рокова, а ныне — друг и советчик грозы ингушских коневодов, заклятого врага Советской власти Азамата Мамакаева!
— Приступим? — спросил Дараев.
— Да. Сейчас.
Жунид с нескрываемым любопытством оглядел Тау. Бритая иссиня-темная голова, монгольского типа загорелое лицо, грубое, но, безусловно, принадлежащее человеку
смелому до безрассудства. Ничего дегенеративного нет, если не считать скомканного обезображенного уха. Так что вряд ли прав Ломброзо в своем утверждении, что каждый преступник отмечен каиновой печатью, что задатки преступности заложены в самих биологических особенностях типа. Чепуха все это. Вор, бандит, взломщик, конокрад и убийца — порождение не биологическое, а социальное. И одень сейчас этого Рахмана получше, и сойдет он, пожалуй, за добропорядочного обывателя.
— Фамилия, имя?
— Ты же знаешь, начальник. К чему вопросы?
— Отвечайте! — коротко оборвал Дараев.
— Тау... Рахман Бекбоев.
— Кто похитил лошадей с чохракской конефермы?
— Кто крал, тот попал,— высморкавшись прямо на пол, ответил Тау.— Хапито Гумжачев и Петр Черкашин. Они же отбывают срок, начальник... Благодаря тебе.
— Значит, знаете уже?
— Тау все знает.
— Ну уж и все. Ладно. Нас интересует, где сейчас находятся лошади из Чохрака и карабаир.
Тау шмыгнул носом.
— Учти, начальник, я сторожа не убивал. Газиза — тоже не я. Так что мокрое дело мне не шей. И если следствию помогу...
— Торговаться будем?
— Нет,— серьезно ответил Тау.— С тобой не сторгуешься, видно, раз ты сидишь здесь с собакой, а не у нас с Галиной... Взял ее?
Жунид молча кивнул.
— Я так и подумал. Говорил ведь мулле: не трать порох зря, Щукая на такой крючок не возьмешь...
— Оставим это. Говорите дело. И имейте в виду: обещать ничего не буду. Все, что заработали,— получите сполна.
— Что ж, начальник. Буду говорить дело.
— Ну? — не вытерпел Дараев.
— Не понукай, не запряг еще,— дерзко ответил Бекбоев, всем своим видом показывая, что не намерен принимать всерьез никого, кроме Шукаева.— Кони — в Орюрте...
— Неправда! Я же там был! — снова вмешался Вадим, отрываясь от протокола.
— Мало ли кто где был. Барышник там есть. Имени незнаю. Дом его второй с краю села. У барышника есть примета. Молодым был, в драке отрубили ему шашкой ползада С тех пор наперекосяк ходит Лошадей уводили в лес на день А ночью — в конюшню Плохо смотрел, начальник...— Тау с издевкой глянул на Дараева и снова повернулся к Жуниду — Все я сказал. Ищи коней в Орюрте.
— Бориса Фандырова знаете? — спросил Жунид.
— Да. Трус... И жаден, сволочь... Пижон глаженый.