Дараев взял гирю и еще трижды ударил ею по обшивке.

—  Цитадель,— пробормотал он.

Звякнул ключ, и дверь отворилась.

По ту сторону ее стоял человек огромного роста, с мас­сивной лохматой головой, порядком уже поседевшей, с ши­роченными плечищами, сутулый, похожий на гориллу. Сход­ство это усугублялось тяжелым лбом и нависающими над ма­ленькими беспокойными глазками надбровными дугами.   

— Хорош,— прошептал Вадим Акимович.— Питекант­роп.

Манаф был в стеганом среднеазиатском халате, на но­гах — шлепанцы из войлока, обшитые по носкам зеленой тесьмой.

— Ы-ы? — промычал он.

Бахор сделала ему знак рукой — пропусти, мол. Он попятился.

— Вы — с нами,— сказал Дараев, увидев, что домопра­вительница Омара Садыка сделала движение, как бы собира­ясь уйти.

Шукаев достал удостоверение и, раскрыв его, поднес к глазам Манафа. Тот долго, медленно читал, шевеля губами.

—  Вы сказали, он глухонемой от рождения? — с сомне­нием спросил Дараев.

—  Сказала.

—  Вы солгали,— строго посмотрев на нее, отрезал Шу­каев.— Он читает. И губы при этом у него двигаются, как у человека, который когда-то мог говорить.

Бахор сверкнула глазами и ничего не ответила.

Манаф сделал приглашающий жест. Видимо, на него про­извело впечатление служебное удостоверение Шукаева. Глу­хонемой буквально преобразился — мрачное, грубое, словно вытесанное топором из твердой породы лицо его вдруг стало угодливым, толстые губы растянулись в неприятной подобо­страстной улыбке.

Мастерская сейчас была освещена одной-единственной электрической лампочкой без плафона, висевшей под сводча­тым потолком.

Вдоль наружной стены (наверху были три небольших за­решеченных окошка) — длинный узкий стол, обитый зеленым сукном с латунным бортиком по краю. Три круглых вертя­щихся стула с мягкими сидениями, похожих на те, которы­ми пользуются пианисты. Возле каждого стула на столе — хромированные тисочки, полированные коробки с разновесками и точные весы под стеклянными колпаками. На стене — три подвесных сейфа. В углу — большой высокий сейф из трех отделений, расположенных одно над другим.

— Все — по науке,— с интересом рассматривая мастер­скую, сказал Шукаев и, заметив тень, мелькнувшую на сте­не (Манаф на мгновение оказался сзади них), отпрыгнул в сторону, точно подброшенный пружиной. Короткий стальной прут в два пальца шириной, загремел со звоном на цемент­ный пол, а гигантское туловище Манафа изогнулось — он от размаха потерял равновесие. Жунид не стал ждать, пока глу­хонемой снова бросится на него и, воспользовавшись тем, что Манаф, балансируя, стоял к нему боком, опять прыгнул, с силой швырнув обе ноги вперед.

Бахор рванулась к выходу, но ее настиг у двери Дараев и после короткой борьбы защелкнул на ее запястьях наруч­ники.

— Держись, Жунид! — оставив женщину, крикнул Ва­дим и бросился на помощь другу.

От страшного удара ногами в бедро Манаф рухнул всей своей громадой на пол, свалив при падении один из стульев, но тут же вскочил и замахнулся, намереваясь обрушить по­хожий на кувалду кулак на голову встававшего с пола Жу-нида. Подоспевший сзади Дараев схватил занесенную для удара руку Манафа, повис на ней и заломил к себе, через плечо. Глухонемой застонал, упав на колени. Этой секундной передышки Жуниду хватило, чтобы подняться и, выхватив из кармана пистолет, ударить Манафа рукояткой по голове.

—  Ах ты, гад! — бросая обмякшее тело гиганта, сказал Вадим Акимович, отдуваясь.— И мы с тобой хороши: рты пораззинули... связать его?

—  Не надо,— морщась и потирая локоть, сказал Шука­ев.— Он понадобится нам со свободными руками. Сейчас очухается и поговорим...— Он снял пистолет с предохрани­теля.— А если опять вздумает дурить, продырявлю за милую душу...

Дараев обернулся к Бахор, молча стоявшей в углу мас­терской.

—  Сейчас вы это ему скажете. Вас он поймет.

Бахор резко мотнула головой.

—  Нет! Ничего не скажу.

— Тогда мы как-нибудь сами,— пожал плечами Дараев.— Если он не поймет и все-таки опять кинется, на вас падет его кровь...

Видимо, это подействовало. Когда мастер пришел в себя и мутным бессмысленным взглядом уставился на Жунида, Бахор сказала несколько слов на неизвестном им языке.

Побагровевшее лицо Манафа приняло осмысленное вы­ражение. Он сел на полу, внимательно глядя на губы Бахор и, кивнув ей, потрогал ладонью шишку на затылке.

—  Табасаранский, по-моему,— шепнул Шукаев Вадиму.

И — к Бахор: — П реведите, что вы сказали?

—  Он вас не тронет...— Бахор поджала тонкие губы и отвернулась.

Манаф встал, покосившись на пистолет, который Жунид держал в руке. Замычал что-то.

—  Что он говорит? — повелительно спросил Дараев.— Перестаньте упорствовать, Бахор. Помогите нам, вам же бу­дет лучше...

—  Имейте в виду — ваш хозяин обвиняется в пособни­честве убийцам,— добавил Жунид.— Не говоря уже о тор­говле фальшивыми драгоценностями...

—  Нет!

—  Как хотите,— Шукаев сделал шаг по направлению к Манафу и показал ему дулом пистолета на сейфы.— Откры­вай!

Глухонемой не заставил его повторять. Повиновался он теперь быстро и беспрекословно, если понимал сразу, чего от него хотят. Если же не понимал, вопросительно смотрел на Жунида, слегка наклонив кудлатую голову, как это дела­ют дворовые псы, пытаясь сообразить, чего требует от них хозяин.

Сейфы были пусты.

Ни одной побрякушки, ни одной пылинки золота.

—  Где другие два мастера? — спросил Жунид.

—  В армию забрали,— сказала Бахор и села на стул, звякнув браслетами.

—  Сними с нее наручники, Вадим,— попросил Шукаев.— Они еще пригодятся нам для более крупной дичи...

Глухонемой, ссутулившись, стоял возле раскрытого на­стежь большого сейфа и выжидательно смотрел на них. Ма­ленькие глазки его, казалось, совсем ушли в глубь массив­ного черепа и поблескивали двумя настороженными враждеб­ными точками.

Жунид передал пистолет Вадиму Акимовичу.

— Подержи-ка его под прицелом... Сейчас мы произве­дем маленький эксперимент...

Он поманил Манафа указательным пальцем на середину мастерской, поближе к лампе, и полез во внутренний карман кителя. Жесты его и все поведение вдруг сделались нарочи­то замедленными и многозначительными.

Даже глухонемой, видимо, почувствовал, что готовится нечто из ряда вон выходящее, какой-то подвох, направленный, конечно же, против него, и еще больше вобрал тяжелую го­лову в плечи, не спуская с Жунида заинтересованного, сле­дящего взгляда.

Дараев тоже взирал на друга с не меньшим интересом и недоумением.

Жунид достал, наконец, из кармана плоскую металличес­кую коробочку от монпансье, неторопливо открыл, заслоняя пока крышкой от Манафа и Бахор ее содержимое, потом гром­ко и членораздельно, стараясь, чтобы глухонемой в этот мо­мент видел движения его губ, произнес:

— Манаф! Вот она... «вторая капля»,— и повернул ко­робку к свету.

Красноватым пламенем вспыхнул александрит. Это было мельхиоровое кольцо.

Единственное пока неясное Жуниду звено в этой цепи преступлений, которую они распутали почти до конца.

Шукаев сам потом признавался, что действовал в тот вечер без заранее обдуманного плана, потому что на выра­ботку такового просто не было времени. Он сымпровизиро­вал, основываясь, очевидно, на подсознательном предчувст­вии, что именно здесь, в логове старого пройдохи Омара Садыка, он наконец откроет секрет перстня, который, сам по себе не имея ровно никакой ценности, так интересовал юве­лира.

И он не ошибся.

Правда, то, что произошло в следующие мгновения, было настолько непредвиденным, настолько похожим на сюжетный ход авантюрного романа, что ни один из них не в состоянии был сразу выйти из шокового состояния, в которое повергло их дальнейшее поведение глухонемого и то, что потом по­следовало.

Увидев перстень, Бахор ахнула и произнесла загадочную для Вадима Акимовича фразу. Не удивился поначалу Жунид, немного знавший арабский язык.

— Катрантун таниятун! — с суеверным благоговением сказала Бахор и сложила на груди руки, как для молитвы