Отец тихонько разговаривал с мужчинами, которые несли гроб с телом Дэзи Биверскин.
— Это все она, — сказал он. — Мне всегда везло, когда она была рядом.
ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ
Белощек отдыхал, сунув голову под крыло; но он не спал и ясно чуял, что ветер начал выдыхаться, а солнце — пробиваться сквозь мрачную завесу туч. Время от времени он поднимал голову и осматривался. Другие казарки в стае тоже настороженно поглядывали по сторонам. Вышло солнце, тучи двинулись на восток, к зубчатому силуэту Гебридских островов, и через час осталось от туч лишь сероватое пятно, потрепанным чепцом увенчавшее скалистую главу Хивэла, самого высокого холма Барры. К закату ветер совсем стих, превратившись в ленивый, мягкий и теплый бриз, в котором чувствовалось нежное и ласковое дыхание весны.
В сумерках казарки поднялись в воздух, стряхивая с перьев соленую морскую воду, и повернули к Барре на ночную кормежку. Заросли морской травы в проливе Гусиного острова сильно поредели - стоял уже март, а стаи гусей ежедневно бывали там с октября.
Большинство казарок потянулись через песчаные дюны на махэйр, где зазеленела вика и другие травы. Вместе с одной из стай полетел туда и изголодавшийся Белощек с желтой лентой на шее: с жадностью начал он щипать траву.
В начале зимы его еще посещали смутные воспоминания о лете у берегов залива Джемса, о подруге, которую он нашел среди болот в том далеком, чужом краю, о долгом путешествии домой, которое в конце концов привело его снова на Барру. В начале зимы он порой тосковал по своей подруге, благосклонности которой добивался на том зажатом со всех сторон землею озере, где страшные леса мрачно и грозно подступали к самой воде. И когда появлялась новая стая гусей, он внимательно рассматривал них, чтобы узнать, нет ли ее среди них, может, она прилетела к нему.
Но птичья память состоит из отдельных ячеек, каждая из которых соответствует определенному времени года, медленно закрываясь, когда кончается это время года, и открываясь, когда оно наступает вновь. Теперь от фазы годичного цикла, соответствовавшей половому влечению, его отделяло уже несколько месяцев, и все воспоминания о подруге и об их совместной жизни улетучились из памяти.
Но в эту ночь, когда он кормился, ощущая разлитое в солоноватом воздухе нежное тепло возвращающейся весны, новое чувство шевельнулось в глубине его души. Смутное беспокойство, ничего общего не имевшее с испугом, неясный, дальний зов — то ли сон, то ли явь, — неизвестный и непонятный ему.
И вот с ночного неба донеслись звонкие трубные голоса птиц с побережья, которые первыми отправлялись в полет на север вслед за весной Луна зашла, я стаи чередой потянулись назад, в пролив, дожидаться рассвета. Теперь Белощек заметил, что другие гуси тоже объяты новой, странной тревогой. Время от времени какой-нибудь гусак, вытянув шею, набрасывался на другого оказавшегося поблизости гусака, и между ними завязывалась короткая ожесточенная схватка. Взошло солнце, и, оглушительно хлопая крыльями, гуси взвились в воздух. Высоко над морем Белощек вновь остро ощутил будоражащее чувство тревоги, тягу лететь все дальше и дальше вслед ширившейся весне. Только куда лететь?
В спешке и нетерпении кормились гуси на махэйре в ту ночь. К проливу они вернулись раньше обычного, и, как только стаи опустились на воду, поднялся грозный гам и возня. Гусаки, которые всю зиму в полнейшем согласии искали корм, теперь воинственно разбились по двое, молотя друг друга расправленными жесткими крыльями, да так, что вода вокруг кипела и пенилась.
Но Белощек с желтой лентой держался особняком, потому что не ощущал ничего похожего на их воинственность. Вскоре после этого один гусак поблизости от Белощека подплыл к соседней птице и повел себя совсем не так, как дерущиеся самцы. Он быстро подергивал головой, вставал в воде свечкой, топорща перья на груди и медленно и грациозно покачивая из стороны в сторону шеей. В его поведении сквозили нежность и учтивость, которых лишены были грозные наскоки самцов. Это было первое, еще неуверенное ухаживание самца за своей самкой, первые робкие признаки полового влечения, пробудившегося с весной. Словно какой-то ключик повернулся в дальнем закоулке мозга Белощека, открыв ячейку, которая долгие месяцы была заперта, и то, что скрывалось в ней, смутные, блеклые, бессвязные воспоминания, проникло в его сознание.
Он снова вспомнил о ней. Она ожидала его далеко-далеко отсюда, там, где пресная, мелкая, тихая вода, где меж двух узких песчаных кос, густо поросших ивами, лежит небольшая заводь и где из-за темных деревьев, грозно подступавших к самой воде, совсем не видать горизонта. Но больше он ничего припомнить не мог.
У него было неясное ощущение, что где-то в этих пробудившихся воспоминаниях сокрыт источник пронзительного, тревожного беспокойства, которое овладело им с прошлой ночи.
А весна продолжала свое наступленье. Порой с Атлантики с воем налетали сильные порывы ветра, но каждый раз со смертью ветра солнце нарождалось все быстрее и припекало все жарче, и от его тепла над махэйром вздымался пар. К началу апреля на пустошах запестрели маргаритки и примулы; в небе, разливаясь подобно влаге, зазвенела песня жаворонка.
Лихорадочного напряжения достигли у казарок соперничество и брачные игры. В давно определившихся парах ухаживания перешли в новую стадию, говоря о большей близости. Птицы часто вытягивались на воде в струнку, прижимаясь друг к дружке грудью, а то одна из птиц вскакивала на спину другой в прелюдии совокупления. Не нашедшие пока себе пары годовалые птицы начали сбиваться в отдельную стаю, самцы ожесточенно дрались из-за самок и гонялись друг за другом, быстро, беспорядочно перелетая над самой водой.
Белощек с желтой лентой на шее чувствовал себя чужим для обеих групп. Рядом не было его подруги, и ему нечего было делать среди птиц, предававшихся брачным играм. Не испытывал он и желания присоединиться к годовалым холостым гусакам, так как не ощущал горячего стремления биться за новую подругу. Постепенно память его прояснялась. Теперь он уже ясно видел ее - она была похожа на самок его породы и все же совсем иная, с коричневым оперением, тогда как у него оно было серебристо-серым, и белые пятна на голове у нее были поменьше. Теперь он в мельчайших подробностях представил и место их встречи - озеро и болото с полумесяцем песчаного пляжа меж ними, и острова, и в особенности один островок, средоточие и кульминацию всего, потому что к нему прилегала илистая заводь, где они устроят гнездо.
На исходе апреля в течение двух дней беспрерывно дул ветер с севера. Белощек отмечал повышение давления — воздух становился плотнее, облегчая полет. С Атлантики надвигался фронт высокого давления, и старые опытные гуси знали, что, как только их минует центр фронта и давление вновь начнет падать, наступит перемена, и подует сильный ветер с юга. В тот день гусям не спалось в море, они то и дело посматривали в небо, проверяя, не переменился ли ветер.
Когда они в сумерки полетели на свое пастбище, взошла полная луна, и ракушки на морском берегу замерцали серебром в косом лунном свете. Гуси торопливо поели, потом стая за стаей с шумом закружили над проливом так низко, что росчерки их крыльев рябили и взвихривали воду. Поскольку они действовали, поддавшись стадному чувству, а не влечению к спариванию, Белощек охотно принял участие в их полете. В эту ночь он прибился к стае из пятидесяти взрослых птиц, все они, за исключением его, разбились на пары, и всякий раз, когда стая взлетала, Белощек взлетал вместе с ней. Круговые полеты, дикие, неистовые, длились по нескольку часов, подстегивая Белощека все нараставшим возбуждением, так что все до последней жилки в нем пылало.
