— Лед стынет,  — сказала дочери Дэзи Биверскин.--Просит снега — чтобы сюда пришел снег и  укрыл его,  ему под снегом теплее.  Еще до  рассвета пойдет снег.

И в самом деле в ту ночь выпал первый снег,  но лег он тонким слоем в два-три дюйма,  а  на  рассвете снегопад прекратился.  Кэнайну разбудили шаги матери,  которая прошлепала мимо нее к  двери,  а  выглянув наружу, только пожала плечами.

-  Почти ничего-то и нет,  — пробормотала Дэзи.  — Нам нужен глубокий снег. На таком, как нынче, распознаешь разве что мышиный след.

Но снега оказалось вполне достаточно, чтобы проехать по нему в санях, запряженных собаками.  И  Джо Биверскин отправился в  путь за  семьдесят пять  миль,  чтобы доставить в  лагерь продукты,  оставленные на  берегу Киставани.  Он отсутствовал целую неделю, и, пока он был в отлучке, Дэзи показала дочери,  как забрасывать сети в прорубь. Нелегкий это был труд, да к тому же и холодно — на морозе приходилось пробивать топором во льду множество прорубей и  потом подо  льдом тянуть каждую сеть от  проруби к проруби с помощью жерди. Вернулся Джо Биверскин, он сам впрягся вместе с собаками,  помогая им тащить сани,  груженные остатками припасов. Хорошо ли, плохо ли, Биверскины приготовились к началу предстоящей зимы.

В  середине  ноября  Джо  Биверскин  расставил ловушки  по  круговому маршруту,  растянувшемуся миль  на  сорок.  Земля по-прежнему была  лишь слегка припорошена снегом,  и  это  подкрепляло его давние опасения.  На снегу оставалось мало следов.  Казалось, будто все зверье исчезло с лица земли.  Сохранились только бобры,  да  и  то  их  число  по  сравнению с прежними временами заметно  сократилось.  И  для  того  чтобы  поставить капкан на бобра, Джо Биверскину приходилось немало потрудиться, прорубая непрестанно утолщавшийся лед,  так  как  бобры  зимуют в  своих хатках и поймать их удавалось только во время недолгих прогулок подо льдом, когда они отправлялись на поиски пищи. Обычно Джо проводил в дороге четыре дня и  три  ночи,  осматривая капканы.  Потом  он  проводил  два-три  дня  в аскеекане с женой и дочерью,  затем вновь отправлялся по прежнему кругу. Ездил он  в  санях,  которые тянули собаки,  и  брал  с  собой печурку и крохотную палатку, которую разбивал каждую ночь.

Кэнайна ежедневно выходила на реку осматривать сети,  Дэзи стряпала и хлопотала по хозяйству.  Они убрали большую часть кроличьих силков,  так как Кэнайна не обнаружила следов, у которых их можно было бы поставить.

Несколько недель кряду Джо Биверскин привозил с  каждого объезда,  по крайней мере,  одного бобра.  Дэзи снимала и  растягивала шкуру и варила мясо в чугунке, который постоянно стоял на печи.

Дни  и  ночи  становились  холоднее.  Кэнайна  могла  только  строить предположения,  сколько градусов было;  но  даже в  те  дни,  когда тучи расходились  и   сквозь  них  пробивалось  солнце,   ей  казалось,   что температура ниже или  около нуля,  а  в  самые студеные ночи она падала, вероятно, до сорока или сорока пяти градусов. Из-за отсутствия глубокого снежного покрова брезент гремел и трещал на беспрерывном ветру,  и,  как только  огонь  в  печурке замирал,  помещение быстро  выстужалось.  Дэзи Биверскин крепко спала, не чувствуя холода, укладываясь на ночь в том, в чем  ходила  весь  день.  Кэнайна,  спавшая в  длинном шерстяном белье с длинными рукавами, просыпалась три-четыре раза за ночь, дрожа от холода, и  разжигала огонь,  чтобы  прогреть помещение,  -  иначе она  не  могла заснуть.

Когда  она  поутру  выходила осматривать сети,  то  при  каждом вдохе чувствовала покалывание в  носу  -  это  мгновенно  смерзались  пары  ее дыхания, тотчас оттаивавшие при выдохе. Дыхание густым облаком окутывало лицо, белым инеем оседая на ресницах и краях капюшона парки.

Холода держались,  снег так и  не выпал,  и однажды утром две сети из тех,  что забросила Кэнайна,  примерзли так крепко, что она не смогла их вытащить.  А  другие оказались пусты.  Когда  она  вернулась в  вигвам и рассказала об  этом  матери,  Дэзи  Биверскин только  печально  покачала головой, как будто знала заранее.

-  Лед перестал звать снег,  -  сказала она.  -  Он  замерз и  теперь промерзнет до самого дна.  Сети вмерзают в лед, рыба уходит в озера, там есть омуты, и лед там их не достанет.

Только  теперь  поняла  Кэнайна,  почему  с  такой  тревогой  ожидали родители снега. Она не знала, что без снежного покрова реки и озера, где обитают бобры, могут промерзнуть до дна.

Когда на следующее утро Кэнайна отправлялась в обход, мать сказала:

-  Принеси сети,  какие еще не примерзли,  — больше они не поймают ни одной рыбы.

Вернувшийся в тот же день из очередного объезда Джо Биверскин впервые прибыл с пустыми руками — ни одного бобра.

-  Сидят в  хатках,  -  сказал он.  -  Подо льдом они  уже  не  могут проплыть.

Три  дня  питались  они  вяленой  гусятиной,  заготовленной во  время осенней охоты.  А  потом мясные запасы пришли к концу,  и у них остались только магазинные продукты: мука, овсяные хлопья, лярд, сахар и чай.

Лед снова громко затрещал.

— Все зовет снег, — сказала Дэзи Биверскин.

И снег наконец пошел. Он шел всю ночь, и весь день, и потом почти еще целую ночь, и сугробы, похожие на горбатые застывшие волны, поднялись по пояс.  Ветви елей  сгибались под  снежной ношей.  Лед  на  реке перестал трещать. Но снег выпал слишком поздно.

Прошла неделя,  было холодно и  туманно,  и  Мэри Макдональд отложила покамест свои наблюдения.  Наконец она решилась возобновить их, несмотря на  непогоду,  и  отправилась на  берег  в  сумрачный  декабрьский день; резкий,  пронизывающий ветер с моря гнал низкие тучи. Залегла под одеяло и  стала ждать.  Был час заката,  но небо сплошь затянули черные и серые тучи. В положенное время появились белощекие казарки.

Сперва стаи прибывали с большими промежутками,  и она могла проверить каждую группу. Но потом они стали прилетать быстрее, чем она успевала их рассмотреть,  так что она оставила это занятие и  принялась разглядывать сидевших на  воде птиц.  Она  рассматривала их  в  бинокль,  ведя его по широкому  кругу,  проверяя  сначала  гусей,  находившихся  ближе,  затем поворачивала бинокль обратно,  разглядывая дальних птиц.  После  каждого такого  захода она  ненадолго опускала бинокль,  протирала глаза,  чтобы дать им отдохнуть, потом начинала все сначала.

Когда Мэри  вела  бинокль обратно во  время второго захода,  обследуя дальних птиц  у  Гусиного острова,  более  чем  в  полумиле от  нее  ,ей почудилось,  что  там  мелькнуло что-то  желтое.  Пятно  это  было  чуть заметно,  и,  прежде чем  мозг  успел  зафиксировать его,  она  сдвинула бинокль. Но тотчас же стремительно перевела его назад. Однако теперь там вообще ничего не  было  видно.  Все  гуси  походили друг  на  друга,  и, подвигав несколько минут бинокль взад и  вперед,  она не  могли сказать, где увидела желтое пятно. Должно быть, обман зрения, решила она.

Теперь она прекратила методические обзоры от  одного до другого края, сконцентрировав внимание на том участке, где ей почудилось желтое пятно. В  каждый данный момент трое из  четырех гусей доставали под водой корм, так что,  если желтая лента действительно была там,  Мэри знала, что она по  большей части  находится под  водой.  Проходили минуты.  Серый  свет угасал.  Мучительные сомнения держали ее  в  напряжении,  на Мэри напала дрожь.  Желтое  пятно,  которое  она  видела  или  думала,  что  видела, мелькнуло слишком неясным,  мимолетным видением,  однако  воспоминание о нем было достаточно отчетливым, чтобы она не захотела расстаться с верой в то, что гусь Рори вправду оказался здесь.

Над Атлантикой, становясь все темней, сгущались тучи. Она видела, что с моря надвигается серая стена дождя, и знала, что нужно искать укрытия. Но  пока оставался хоть один шанс увидеть это желтое пятнышко,  она была словно прикована к месту.  Если то  в  самом деле был гусь Рори,  он мог не вернуться сюда завтра ночью. А если и вернется, она может не заметить его среди тысяч гусей,  головы которых почти все время погружены в воду. А сегодня она хотя бы в общих чертах представляла, в какой части пролива сосредоточить поиски.