— Берег длинный и заселен редко,  — сказала она.  — Я боялась, что он вдруг появится в поселке, нашпигованный дробью.

Через минуту она спросила:

— А не может он еще быть на озере Кишамускек?

— Почти наверняка нет. Хочешь, поедем взглянуть?

— Хочу.

— Когда?

— Боюсь, что лучше бы завтра.

Рори почему-то не уловил зловещего смысла ее ответа.

На  следующее  утро  они  отправились в  маленьком шестнадцатифутовом каноэ с подвесным мотором вверх по Киставани.  Джоан Рамзей завернула им с  собой завтрак.  Рори знал,  что ему придется тащить на  себе каноэ до озера и обратно, потому что на озере больше не было второго каноэ, как в прежнее время.

Мотор оставили у реки, Рори взвалил каноэ на плечи, и они тронулись в путь по тропе — Кэнайна на несколько шагов впереди. Они вышли к озеру, и Рори  вспомнилось то,  другое утро,  почти  три  месяца назад,  когда он впервые увидел Кишамускек.  С  тех  пор  оно не  утратило своей красоты, только теперь,  на исходе лета,  красота эта изменилась.  В  листве ив и осин  появились  первые  мягкие  проблески  золота,  а  болотные  травы, расстилая  под  северным  ветром  свои  острые  жесткие  листья,  начали отливать бронзой.

Часа два рыскали они по озеру,  но ни Белощека,  никаких других гусей нигде не было видно.  Сидевшая спереди Кэнайна по большей части молчала, и  всякий раз,  когда она,  обернувшись,  встречалась с ним взглядом,  в глазах ее  не было веселья,  и  она потупляла взор.  Рори тоже испытывал какое-то странное чувство: без ман-тай-о озеро Кишамускек казалось иным. А  потом она сказала ему,  и до него дошло,  что ее молчание и печальный вид никак не связаны с исчезновением ман-тай-о.

Они  вернулись на  берег своих воспоминаний.  Вскипятили чай и  съели сандвичи,  которые дала им Джоан Рамзей. Они сидели, тесно прильнув друг к другу. Он спрятал лицо в ее волосах, она заговорила шепотом и голос ее звучал тоненько и  слабо,  словно доносясь издали,  хотя  губы ее  почти касались его щеки.

— Это наше прощанье,  Рори.  Я знала,  что мы не найдем ман-тай-о, но мне хотелось снова побыть здесь,  на  нашем берегу.  Отец нынче закупает припасы. Думаю, мы уйдем завтра утром.

Он знал,  что это произойдет скоро.  Вот уже несколько дней он только об  этом и  думал.  И  все таки теперь,  когда это наступило,  то  вдруг показалось  чем-то  ужасным,  невозможным,  невероятным.  Неужели  такая любовь,  как у  них,  могла и  в  самом деле окончиться?  И тут он вдруг понял, что любовь эта не может кончиться и не кончится никогда, пока жив хоть один из них.

В  тот  вечер они  медленно возвращались домой.  Когда они подплыли к Кэйп-Кри, розовый закат уже погас, начинало темнеть.

-  Рори,  -  сказала она,  когда  они  вышли  на  берег неподалеку от индейского поселка.

— Да?

— Я хотела бы проститься с тобой сейчас,  в последний раз.  Я не хочу прощаться завтра утром,  рядом с  каноэ,  когда мы будем уезжать,  — тут будут родители,  и  вообще полно народу.  Не  приходи сюда  завтра,Рори, пожалуйста.  Мы  не  сможем сказать ни  слова.  Не приходи сюда во время погрузки. Не приходи. Пусть это будет конец.

И  она опять разрыдалась,  и опять они,  крепко обнявшись,  прильнули друг к другу,

— И не забывай,  — продолжала она сдавленным от рыданий голосом, — ты должен что-то сделать, когда вернешься. В одиночку... много не сделаешь, но  попытайся.  Сделай что сможешь.  Постарайся изменить их!  Заставь их понять все это безумие. Чтобы в другой раз, когда в один прекрасный день двое опять полюбят друг друга, как мы с тобой, все не кончилось так же.

Она плакала,  у  Рори стоял комок в  горле,  и  он не мог выдавить ни единого слова. Потом она оттолкнула его, высвободилась из его объятий.

-  Ну довольно,  — сказала она.  — Все это уже лишено всякого смысла. Прощай! Я люблю тебя!

Она снова поцеловала его, коротко и крепко. И прочь. Прочь. Пробежала вдоль берега, вскарабкалась по тропинке и скрылась в ивняке.

Потеряв представление о времени, Рори ждал, не то минуту, не то очень долго, не вернется ли она, хотя и знал, что ждет напрасно.

Никогда в жизни не чувствовал он себя так одиноко.

На следующее утро Рори час простоял у окна своей комнаты,  глядя, как Биверскины разбирают  залатанный бурый  вигвам  и  укладывают пожитки  в большое каноэ.  Каноэ было загружено до краев — битком набито провизией, мешками  с  мукой,  постелями и  всевозможными бесчисленными предметами, необходимыми для лесной жизни:  лыжами, топорами, капканами, рыболовными сетями,  ружьями,  упряжью для  собак,  погрузили даже  небольшие санки. Биверскины были  почти  готовы к  отправке,  когда  Джоан Рамзей позвала Рори, они вместе спустились к лавке, откуда наблюдали отплытие.

Кэнайна  сидела  на  носу  лодки,  мать  примостилась  посредине,  ее большое, грузное тело почти целиком скрывали горы всяческого снаряжения. Джо  Биверскин привел  на  цепях  ездовых собак,  и  каким-то  образом в переполненном каноэ нашлось местечко и для них.  Потом он столкнул лодку в воду и включил подвесной мотор.

-  Дэзи  Биверскин очень  состарилась за  это  лето,  очень сдала,  — сказала Джоан Рамзей. — Вот почему он и посадил Кэнайну на носу лодки. — И после недолгой паузы добавила: — Дэзи Биверскин, наверное, не вернется домой. Надеюсь только, что Кэнайна выдержит.

Глубоко сидевшее в воде каноэ медленно удалялось. Кэнайна уплывала от него.  Они  больше никогда не  увидятся,  потому что он  твердо решил на следующее лето не возвращаться к заливу Джемса,  даже если ему это вновь предложат.

Один-единственный раз  она обернулась и  помахала рукой.  Затем опять отвернулась,  глядя перед собой, на бескрайние, пустынные просторы лесов и  болот,  которые после ее  бесполезной борьбы с  чужим ей  миром вновь наконец заявили на нее права.  Рори видел,  как Кэнайна нагнулась. Когда Кэнайна распрямилась,  она  завязывала на  голове черную шерстяную шаль. Потом  каноэ  скрылось за  поросшим ивами мыском,  и  Кэнайна Биверскин, теперь вновь женщина мускек-овак,  исчезла в золотистой дымке увядающего лета.

Годовой цикл  поведения птиц подчиняется ряду внутренних побуждений и импульсов,  отчего  у  птицы  почти  не  остается  необходимости,  да  и возможности сознательного выбора или решения. Усиление и ослабление этих импульсов связано  с  увеличением и  сокращением количества определенных гормонов, и железы, которые их выделяют, настроены на циклический ритм в соответствии с изменениями окружающей среды,  в связи главным образом со сменой времен года, с удлинением дня весною и сокращением — осенью.

Весной,  когда дни становятся длиннее,  возрастает выделение гормонов половых желез,  и  половое влечение,  дремавшее с  прошлого лета,  вновь пробуждается.   Вместе  с  ним  приходит  и  стремление  к  перелету  на традиционные гнездовья сородичей.  Там стая разбивается на пары, которые вьют гнезда.  В  конце" лета,  когда половой инстинкт уже удовлетворен и лихорадочный прилив половых гормонов прекратился, птицу вновь охватывает беспокойство:  ею овладевает стадное чувство, стремление вновь оказаться среди сородичей, стремление вернуться на зимние пастбища своего вида.

После лета,  проведенного в уединении па озере Кишамускек, Белощека и его  канадку  начало  одолевать желание вновь  примкнуть к  стаям  своей породы.

Поначалу Белощек ясно ощущал,  что его подруга не такая, как он, и он смутно догадывался,  что  с  этой  ее  особенностью должен быть каким-то образом связан тот  странный,  лежащий далеко от  моря  край,  куда  она привела его.  Однако  его  привязанность к  ней,  подогреваемая взаимным влечением, в долгие жаркие летние дни постепенно окрепла, и он понемногу привык  к  тихим  пресным водам  Кишамускека,  зажатого со  всех  сторон болотами  и  лесами.   Временами  его  по-прежнему  одолевало  страстное стремление  к   необузданной  свободе  беспредельного  океана,   но  это случалось тем реже, чем нежнее становились его отношения с подругой.