— Может и хуже. Скорость ветра?

— Пока меньше сорока узлов.

Лейн провел на мостике больше часа, но шквал так и не усилился. Казалось, на этот раз "Алиса" и в самом деле умирала.

Но уже рано утром стало ясно, что "Алиса" не собирается окончить свое существование, как то положено выдохшемуся урагану. Ветер не утих постепенно, а оборвался внезапно, и вместе с тем сразу же упала температура и повысилось давление. Лейн догадался, что происходит. Под охвостьем урагана на них надвигался фронт холодного воздуха. Запущенные в то утро, контролируемые радарами зонды подтвердили это: вверху вновь бушевали ветры, достигавшие семидесяти пяти миль в час. Лейн отнес в радиорубку дневную сводку погоды для передачи в Вашингтон и вернулся на мостик.

— Ничего хорошего, — сказал он капитану. — "Алиса" отходит в лучший мир, но вслед за ней поднимется такой шторм, что уж было бы лучше, если б она выжила.

Покинув прибрежные воды  Барры,  Белощек около часа  летел на северо-запад сквозь порывы крутящихся ветров. Восходящие и нисходящие воздушные потоки цеплялись за его крылья,  и он знал, что этот взбудораженный воздух предвещает беду и опасность, но одиночество, стремление вновь очутиться среди сородичей гнали его вперед. Потом начались ливневые шквалы, температура внезапно упала, и беспорядочные порывы сменились крутым, свежим, беспрерывным северо-восточным вихрем.

Вихрь быстро крепчал. Через полчаса он превратился в дикое, безумное, умопомрачительное неистовство,  в такой шторм, какого Белощеку не приводилось видеть за все десять месяцев своей жизни. Длинные, с гладкими кручами спин валы исчезли, и вместо них вокруг бушевали острозубые волны с кипяще-белыми, словно покрытыми снегом, вершинами.

Белощек мог выбрать одно из трех: повернуть назад, на Гебриды; пробиваться в Исландию; или же сохранить силы, изменив курс так, чтобы летать по ветру. Возвращение на Гебриды означало полнейшее и нестерпимое одиночество, от которого он так хотел убежать. Полет по ветру означал, что его унесет в открытый океан. Он никогда еще не залетал далеко в ту сторону, но и без того знал, что там простираются почти бескрайние водные просторы, где ни одна из тех птиц, которые кормятся на берегу, долго не протянет. Он знал это потому, что давно был накоротке с докатывавшимися до Гебрид волнами, а таким птицам, как казарки, чьи чувства целиком настроены в лад изменчивым ритмам океана, любая волна может своей скоростью, видом и очертаниями поведать, издалека ли она пришла. Не найти там не только корма, но и отдыха, так как море уже сейчас настолько разбушевалось, что на воду не опустишься. Вернее, он мог бы опуститься ненадолго и даже защитить себя от пены, сбивая крыльями гребни волн, но долго так не выдержать, и в конце концов только больше устанешь, чем в воздухе.

И  потому он полетел дальше в Исландию,  где его ждали стаи сородичей-холостяков. Это значило, что ему приходилось лететь под сильным напором ветра в правое крыло, но он превозмогал беснования вихря и надеялся понемногу продвигаться. Но даже в благоприятную погоду до Исландии было пятнадцать часов лету.

Пролетев часа три, он начал опасаться, что сделал неверный выбор. Ветер еще больше усилился. Внизу, далеко под ним, море было окутано огромной белой пеленой клубящегося тумана, гонимого ветром, и это сбивало его с толку, потому что в такую погоду не должно быть тумана. Небо над ним было затянуто свинцовыми тучами, сквозь которые сочился тусклый, призрачный свет. В этом пустынном туманном пространстве Белощек по-прежнему продолжал единоборство со штормом, с отчаянным упорством ударяя по воздуху своими мощными крыльями. Нередко сильный порыв ветра сбивал его с пути, чуть не заворачивая обратно, а низвергавшиеся сплошной стеной ливни обрушивались точно град камней.

В обычных условиях он мог лететь без отдыха круглые сутки, а теперь, всего после трех часов полета, ощущал болезненную усталость в килевых мышцах, приводивших в движение крылья. Исландия была недостижима, оставшиеся позади Гебриды тоже. Его истерзанное тело требовало отдыха, любого отдыха, пусть самого непродолжительного. Он распрямил крылья, которые пронизывала боль, и, паря, скользнул вниз.

Стена белесого тумана стремительно двинулась ему навстречу, и он прямо над ней перешел в горизонтальный полет.  Здесь, над самой поверхностью океана, царила сумятица неистовых, хаотических толчков и звуков, которую не распознать с высоты. Сквозь клочья тумана он различил серые громады вздыбленных, усеянных белыми пятнами мятущихся волн, которые бешено кружили, гонимые ветром. Потом окутавшие его клубы тумана взвились вверх, и он ощутил привкус соли и тотчас же понял, откуда взялся этот странный туман: то ветер срывал гребни волн. Вовсе не туман то был, а густая пена, напитавшая воздух так плотно, что невозможно различить, где граница океана и воздуха.

Теперь не осталось никаких сомнений — нельзя опускаться на воду даже на краткий миг, и Белощек был вынужден продолжать полет.

Он еще несколько минут отчаянно боролся с бурей, чтобы она не унесла его на запад, в пустынный океан. Боль терзала его грудь и крылья, от которых он требовал мучительного напряжения. Потом он понял, что все бесполезно, и перестал сопротивляться, повернул так, чтобы ветер дул в спину, и беспомощно пошел по ветру, всецело отдавшись на его милость.

Теперь лететь было легко, крылья вновь набирали силу, жгучая боль слабела. Бережно расходуя силы, он мог, если нужно, продержаться так еще целые сутки, но со временем все равно наступит усталость. Он знал, что под ним простирается безбрежный океан. Знал и то, что такой яростный ураган вряд ли уляжется в течение суток и что еще до истечения этого срока, если только хочешь выжить, совершенно необходимо где-нибудь отдохнуть.

Поезд Рори Макдональда с грохотом мчался сквозь лунную ночь. Рори вновь был на пути к гусиным стаям; лежа на нижней полке, от волнения он никак не мог заснуть.

Поезд оставил за собой возделанные районы и несся теперь сквозь зону лесов, отделявшую густонаселенный индустриальный юг Канады от бескрайних арктических пустынь севера. Вместо ровных полей потянулись каменистые, испещренные расселинами холмы, торчавшие словно гигантские крючковатые пальцы, а между ними, в поросших лесом низинах, мерцали серебром маленькие озера.

Наконец он заснул, но вскоре снова проснулся. Над проносившимися за окном лесами бледным, тусклым туманом брезжил рассвет. Дуб и клен исчезли, остались только хвойные — ели да пихты. Это был самый гребень континента, водораздел, по одну сторону которого земля понижалась к югу, к Великим озерам и Миссисипи, по другую — на север, к Гудзонову заливу и Арктике. Здешние реки текли на север, и росли тут пихты и ели, гигантские хвойные леса, с которых начинается полярная зона.

Волнующее чувство искателя приключений охватило Рори. А ему еще предстояло провести в поезде целый день, прежде чем его странствие наконец завершится на берегу залива Джемса, этого внутреннего моря, черпающего свои студеные соленые воды прямо из Северного Ледовитого океана.

Рори сошел в Блэквуде вскоре после полудня и разыскал гостиницу. Небольшой, единственный в безбрежных просторах Северного Онтарио городок казался процветающим; лесопилки, штабеля строевого леса и кипы древесной массы придавали ему облик, характерный для здешних мест. После обеда Рори  позвонил  начальнику местного отделения управления охоты  и рыболовства. Еще до отъезда из Торонто он узнал, что того зовут Алекс Меррей.

По телефону ответил живой мужской голос:

— Меррей слушает.

Рори представился.

— Так, так, — перебил его Меррей. — Слышал, что вы едете сюда. Хотел бы встретиться с вами. Помочь кое в чем для начала. Правда, я тут должен пойти еще по одному делу, но в пять вернусь. Заходите в пять, так? Спросите у первого встречного, как пройти к моей конторе, — вам покажут. А я позвоню жене, скажу, что вы будете у нас к обеду.