Описав широкую дугу, гуси опустились на открытую водную гладь, совсем на виду, хотя и вне досягаемости выстрела. Терзаемые любопытством, птицы тревожно  плавали  взад-вперед,   вытянув  шеи   вверх   и   внимательно разглядывая чучела.  Джо  Биверскин  продолжал  беседовать с  гусями,  и наконец канадка начала отвечать ему,  звук за звуком, медленно подплывая поближе.

С гордостью смотрела Кэнайна на отца.  "Вот, — думала она, — индеец в присущей и подходящей ему роли. Не паразит в обществе белых, загнанный в жалкую  резервацию  и  продающий  корзинки  белым  туристам,   а  гордый первобытный охотник,  с помощью привитых с детства дедовских хитростей и секретов  добывающий  себе  пропитание".   Джо  Биверскин  был  простой, необразованный человек,  но  он  глубоко постиг основной закон жизни,  о котором большинство белых под заслоном своей искусственной цивилизации и понятия не имеет.  Он ясно сознавал себя неотъемлемой частью природы.  В его жизни не было сбивающих с  толку циферблатов,  табелей и расписаний, конвертов  с  зарплатой  и  продовольственных магазинов,  заслоняющих от взора  человека реальную и  неизбывную зависимость человека от  земли  и того, что она производит. У него все сводилось к элементарным отношениям охотника и добычи.  Если земля была щедра,  а сам он искусен и ловок, он ел. Ну а если что не так — голодал.

Кэнайна  понимала,  что  неумолимое продвижение цивилизации на  север изменит жизнь индейцев,  и  все же горячо надеялась,  что паразитическое существование на  подачки  белых  не  вытеснит  гордой  независимости ее соплеменников, их единства с кормилицей-землей.

Но,  размышляя  об  этом,  Кэнайна  отчетливо  сознавала  собственную непригодность и  неприспособленность к  жизни мускек-оваков.  В то время как отец ловко подманивал гусей ближе и ближе,  она испытывала не трепет первобытного охотника, предвкушающего добычу, а безотчетное сочувствие к гонимой птице.  Она  знала,  что  для человека,  принадлежащего к  расе, которая живет охотой,  это совершенно нелепое и сентиментальное чувство, но  была не  в  силах подавить его.  Ко  все возрастающему ужасу Кэнайны перед  смертоубийством,  которое вот-вот  должно  было  произойти,  гуси подплывали все  ближе,  а  больше  всего  было  жалко  ман-тай-о,  того, белолицего.  Явно растерянный и встревоженный непривычным окружением, он держался на  большом расстоянии позади  канадки.  Когда-то  Кэнайна тоже оказалась чужой в стране,  от которой пришла в растерянность и ужас. Она понимала жуткое смятение в  душе белолицего пришельца и  надеялась,  что отец не сможет застрелить его.

Внезапно Джо  Биверскин начал  высоким  голосом повелительно выводить "онка-онка-онка",  подражая клекочущему зову гуся, только что открывшего обильное кормом  место.  Теперь канадка стремительно плыла  к  чучелам — страх ее  улетучился от  ласковых призывов Джо Биверскина.  Она подплыла достаточно близко. Отчего же он не стреляет? Тут Кэнайна сообразила, что отец  не  обращает внимания на  гусыню,  стараясь подманить под  выстрел чужака.  Белолицый гусак поотстал от  своей храброй подруги,  но  все же медленно продвигался следом за ней.  Еще минута,  и  он тоже окажется на расстоянии выстрела.

Кэнайну  била  сильная  дрожь,  неодолимое  желание  защитить  чужака охватило ее. Медленно, не спеша она высунула голову из шалаша. Несколько секунд отец не  видел,  что  творится,  потому что сбоку его поле зрения было срезано меховой оторочкой капюшона его парки.  Потом и  он,  и гуси одновременно увидели  Кэнайну.  Джо  Биверскин сердито рыкнул,  протянул руку и  рывком затащил ее обратно в  шалаш.  С громким клекочущим криком гуси взмыли в воздух.  Джо Биверскин вскочил,  держа ружье наготове,  но было слишком поздно,  и  он не стал стрелять.  Низко пролетев над водой, гуси  вскоре скрылись в  камышах,  а  когда  появились снова,  были  уже недосягаемы.

Лицо отца исказилось от  ярости,  и  он  влепил ей  крепкую пощечину; ничего подобного не  случалось с  ней  в  детстве -  индейцы редко  бьют детей.

-  Уходи!  -  воскликнул он.  — Убирайся отсюда!Дура!  Неужели нельзя поосторожней?  Никогда из  тебя не выйдет мускек-овак.  Ступай назад,  к белым и к их книжкам.

Не  говоря  ни  слова,  Кэнайна  медленно  поднялась,  растерянная  и пристыженная.

-  Прости меня,  — тихо сказала она и ушла.  Медленно брела она назад ельником по тропе к  стоянке на берегу Киставани,  злясь на себя за свою слабость. Отец думал, что это неосторожность. А что бы он сделал, если б узнал, что это намеренно? Он никогда не узнает, не должен узнать. Но что из того? Они все равно уже снова стали врагами.

А когда растерянность и стыд улеглись,  Кэнайна усомнилась в том, что и  на  самом деле сожалеет о  случившемся.  Она  не  смогла забыть,  что почувствовала облегчение при  мысли,  что  чужак,  ман-тай-о,  остался в живых и до сих пор летает там,  на болоте, со своею подругой, а не лежит в охотничьем шалаше кровавой кучкой мяса и перьев.

С  тревогой ожидала в  тот  день  Кэнайна возвращения охотников.  Под вечер, заслышав их приближение, пробралась в дальний конец лагеря, чтобы незаметно  осмотреть  добычу,   когда  они  выйдут  из  леса.   Охотники появились,  неся каждый по  два,  по  три гуся.  Ни  один не  подстрелил белолицего чужака.

С   легким   сердцем,   счастливая  возвратилась  Кэнайна  в   вигвам Биверскинов.  Отец уже вернулся,  но  не взглянул на нее и  не сказал ни слова.   Меж   ними  вновь  разверзлась  пропасть  молчаливой  вражды  и презрения.

В  ту  ночь,  еще до того,  как индейцы улеглись,  ветер переменился, подул  с  юга,  в  воздухе потеплело,  и  стало  ясно,  что  похолодание кончилось.  Наутро солнце начало припекать,  и охотники рано вернулись в лагерь,  принеся весть о том, что лед на озере Кишамускек треснул и стай стало  меньше.  В  тот  день  подстрелили мало  гусей.  Кэнайна вновь  с волнением осмотрела добычу -  чужака среди убитых птиц не  оказалось.  В тот день уже несколько охотников видели ман-тай-о,  но  он  был пуглив и осторожен, говорили они, и подманить его никак не удавалось.

Назавтра охотники вновь отправились к  своим шалашам,  но под теплыми лучами солнца почки на  ивах быстро набухли,  на  дымящихся от испарений болотах повсюду пробивалась живая зелень, и чуть ли не в одну ночь корма для нискук стало хоть отбавляй. Для весенних стай это был знак, что пора разделиться и  вить гнезда.  В  тот день охотники вернулись на стоянку с одними чучелами, не сбив ни одного гуся. Охота закончилась.

На  следующий день  индейцы  нагрузили каноэ  и  отправились вниз  по течению в  Кэйп-Кри,  где им предстояло провести лето.  Удачная выдалась охота.  В  каждом каноэ лежало по два-три стофунтовых мешка из-под муки, полных вяленого гусиного мяса.  Кэнайна сидела в середине каноэ спиной к отцу.  Она никак не могла забыть белолицего гуся, чувствуя, что какие-то странные узы тесно связывают их жизни. Удастся ли ему преуспеть в том, в чем она потерпела поражение?  Удастся ли начать новую жизнь среди чужих, в чужом краю? Откуда явился он и почему?

Рори Макдональд,  наверное,  знает.  Она поняла вдруг,  что надеется, того только и  ждет,  чтобы в  один прекрасный день он вновь объявился в Кэйп-Кри.

Долгие северные сумерки подходили к концу; Рори Макдональд отдыхал на своей  койке  в  крошечной  комнатушке  барака  в  Мусони.   Соседи  его разошлись, весь этот вечер он проведет в комнате один. Оно и к лучшему — это его последний вечер в Мусони, нужно написать несколько писем.

Двенадцать дней  прошло в  работе,  с  чуть не  ежедневными полетами, записями и  нанесением каждый вечер на карту результатов подсчета гусей. Теперь все уже позади.  Завтра самолет в  последний раз летит на север и забросит его в Кэйп-Кри. Там он и будет работать до конца лета.

Похолодание, задержавшее таяние льда, внезапно кончилось три дня тому назад,  и  с  тех  пор  стояла почти  что  летняя жара.  Озера  и  пруды освободились ото  льда,  и  гигантская топь  мгновенно  оделась  зеленью тронувшихся  в  рост  растений.  В  жизни  гусей  произошли  разительные перемены.   Пока  озера  были  скованы  льдом,  гуси  держались  стаями, беспокойно перелетая между местами отдыха и кормежки, и заприметить их в воздухе было  легко.  Теперь же  эти  крупные птицы таинственным образом исчезли,  в  последний раз  Рори за  шесть летных часов видел всего семь гусей.  Это значило,  что стаи распались,  птицы вьют в укромных уголках гнезда.