Рори заметил в холле у входа картонку с книгами.
— Чудесно, — сказал он. — И где же вы собираетесь ее устроить?
— В церкви, — ответила Кэнайна.
— Чему вы будете их учить?
— Ну, у меня скромная программа. Дети проводят в поселке слишком мало времени, чтобы их можно было многому научить. Только три-четыре месяца в году. Английскому, пожалуй, да, может быть, немножко арифметике. Даже если они усвоят только это, их жизнь станет чуть-чуть полегче, чуть-чуть полнее.
- А почему так мало учеников в интернате в Мусе?- спросил Рори у Кэнайны. — Там у учителей достаточно времени, чтобы добиться большего.
— Лишь немногие родители отпускают туда детей. Да и для самих детей куда важнее остаться с родителями, освоить лес, научиться охотиться, ставить ловушки, научиться всему тому, что поможет им добывать себе средства к существованию, когда они станут взрослыми. Вот что должно быть превыше всего. Слишком хорошее образование вызовет у них недовольство жизнью, которую они ведут, а иной жизни для них нет. Уж я-то знаю.
Тут встала Джоан Рамзей.
— Давайте не будем начинать все сначала, — сказала она, направляясь в кухню за кофе.
Они разговаривали целый час, перескакивая с охраны бобров на легенды индейцев кри и эскимосов, педагогические теории Джона Дьюи и многое другое, чего Рори не упомнил. Забыл потому, что все его внимание было сосредоточено не на самой беседе, а на том, с каким знанием и пониманием предмета принимала в ней участие Кэнайна. Говорила она спокойно, временами вскидывая голову, чтобы подчеркнуть что-то, и ее волосы при этом матово поблескивали. Когда разговор окончился, Рори взял картонку с книгами и через поселок проводил Кэнайну до самой ее хибарки. У входа она взяла книги.
— Спасибо, — сказала она. — Никак не ожидала провести такой приятный вечер.
— Я... я тоже... не ожидал, — сказал он, запинаясь. Потом она вошла в хибарку, и парусиновая занавеска опустилась за ней.
И в тот самый миг, когда она скрылась, Рори понял, что любит ее. С оглушительным ощущением, от которого у него задрожали колени, осознал он, что обрел неистовую силу и абсолютную бесповоротность настоящей любви. В этот вечер его не могли сбить никакие физические побуждения; любовь пришла или, по крайней мере, стала ясна ему без единого прикосновения. Теперь ему стало понятно и то, что случилось вчера на берегу Кишамускека, когда его внезапно словно сковал паралич: где-то в глубине души, подсознательно он уже тогда все знал.
Он шел обратно, едва разбирая дорогу в тусклом свете луны. Мягкий ночной ветерок, отдававший мхами окрестных болот, шуршал по брезенту темных, безмолвных индейских хибарок. Но даже в эти первые хаотические секунды прозрения, когда его бросало из стороны в сторону, точно пьяного, в мозгу стояло совершенно отчетливое сознание, что он никогда не сможет жениться на Кэнайне Биверскин.
Медленно шел он к дому Рамзеев, но ему не хотелось идти туда, он повернул к реке и уселся там на каменную глыбу. Ночь была тиха, только чуть слышно плескались волны о берег да порой лаял пес, которому не давал заснуть голод, — больше никаких звуков не было.
Жениться на ней было немыслимо. Конец его мечтаниям и планам, которые он с детства строил на Барре, когда решил покинуть родной край и искать успеха в большом мире. Слишком тяжек был труд, слишком много потрачено времени, чтобы теперь поставить все под удар, взяв в жены индианку. Его собственное происхождение и без того создавало немалые помехи, и это будет сказываться всю жизнь, потому что никто не может напрочь отбросить привычки и нормы, усвоенные с детства. Ему нужна жена из хорошей семьи, благовоспитанная и обходительная, которая помогла бы ему стереть следы прошлого, а не такая, которая, вроде Кэнайны, лишь усугубляла бы трудности его жизни.
Кэнайна могла стать хорошей женой и подругой по всем статьям, кроме одной — расы. Умна, хороша собой и даже, если ей дать возможность, могла бы стать прекрасной хозяйкой дома. Но его общество никогда не даст ей этой возможности. Рори знал, что произойдет, если он женится на ней. Как с супругой профессора, с Кэнайной будут обходиться очень вежливо, может, даже и чересчур, но ее никогда не признают своей. А про него будет известно, что он тот самый биолог, который однажды летом поехал на север и вернулся оттуда женатым на скво, правда, красивой, но... скво. И когда представится возможность для повышения по службе, где-то за сценой соберется совет, и начальство примется взвешивать его заслуги и прегрешения, и тогда жена-индианка будет первым пунктом в списке его прегрешений.
Он вспомнил мать и как она отравила себе жизнь из-за одной ошибки, выйдя замуж за человека не своего класса. С горечью думал он, что мог бы жениться на потаскушке с кроличьими мозгами, вроде Пегги Макнил, не услышав ни одного упрека, но Кэнайна Биверскин должна была остаться за пределами его общества, потому как в верхних слоях ее кожи содержалось чуть больше цигмента меланина. Он принадлежит к роду, ведущему стадный образ жизни, и должен жить и трудиться вместе с себе подобными, и, чтобы добиться их расположения и обеспечить тем самым себе дальнейшее продвижение, он должен почитать взгляды и убеждения ближних как свои собственные.
Рори встал и поплелся домой вверх по откосу.
Он был влюблен, но не испытывал радостного подъема, лишь отчаяние и сознание поражения. Как легко было ему осуждать несправедливость, жертвой которой стала Кэнайна, и в ореоле собственной непогрешимости клеймить расовый фанатизм сограждан. Это было легко, потому что он выступал с безопасных позиций стороннего наблюдателя, неуязвимого случайного свидетеля, а не участника событий. Теперь он сам очутился на арене, сам был втянут в борьбу, и расовый вопрос стал выглядеть совсем иначе.
Еще час назад он мог бы с жаром утверждать, что сам он выше расовых предрассудков, просто на них не способен. А теперь он покорно склонялся перед ними, позволив этим предрассудкам определить самое главное в его жизни решение. И он не обманывался — точно знал, что он делает и почему.
На дальнем конце поселка, глядя на бледный серп, тоскливо завыла ездовая собака. Потом завыли и другие собаки, и прохладный ночной воздух огласился пронзительным лаем. Потом облако затянуло луну, собачий хор унялся, и Рори Макдональд, терзаемый сомнениями и угрызениями совести, вновь остался наедине со своими мыслями.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
На следующее утро Рори и Джок начали готовиться к первой вылазке в глубинку гусиного края. Милях в сорока к югу от Кэйп-Кри в залив Джемса впадала большая река Оттер, и Рори полагал, что как раз в том районе проходит граница гнездовий гусей с Миссисипи и из Южной Атлантики, поэтому и решил обследовать сначала участки вверх по Оттеру. На это было необходимо недели две. Он взял напрокат у Берта Рамзея каноэ длиной в восемнадцать футов, подвесной мотор и палатку. Спальные мешки, котелки и провизию упаковали в рюкзаки. К вечеру все было готово к походу — они собирались двинуться в путь спозаранку.
Кэнайну Рори не встречал весь день.
Но вечером, когда уже начало смеркаться, он увидел ее. Он снова стоял у окна своей комнаты, глядя на индейский поселок, когда Кэнайна с охапкой книг прошла по тропинке к церкви. В сумерках он не сразу узнал ее, потому что она опять надела резиновые сапоги, закуталась в большую черную шаль, и вид у нее был такой, как у всех других индианок. Кэнайна была почти у самой церкви, когда Рори понял, что это она.
Кэнайна вошла в маленький каркасный домик с приземистой прямоугольной башенкой, и Рори с громко бьющимся сердцем ждал, когда она снова выйдет на улицу.
Быстро смеркалось, но Рори все ждал и ждал у окна. В конце концов в полутьме промелькнула Кэнайна. Через несколько секунд темнота поглотила ее, и Рори изо всех сил напрягал зрение, чтобы еще раз хоть на минутку увидеть ее. Потом он разглядел, как откинулся и быстро упал полог у входа в хибарку Биверскинов и в тусклом желтом квадрате на миг показалась маленькая закутанная шалью фигурка.