Когда луна стояла почти в самом зените,  поднялся ветер, и теперь дул он с  юга.  Гуси подождали еще полчаса,  ветер еще окреп.  И  тогда стая поднялась в  воздух:  на сей раз с первого же мгновения в их полете явно чувствовалась  новая  целеустремленность.  То  была  уже  не  игра,  они непрерывно поднимались все выше и  выше,  вместо того чтобы метаться над водой.  Позади  остались пролив и  Гусиный остров.  Птицы  выровнялись и повернули на  север.  Залитый  лунным  светом  пейзаж  внизу,  утрачивая резкость очертаний,  расплывался до  тех  пор,  пока  ничего нельзя было различить,  кроме  черных теней гор  да  белых полос песчаных пляжей.  А потом земля и вовсе исчезла из виду — под ними расстилалось только море.

С  облегчением почувствовал Белощек,  что  тревога,  которая вот  уже несколько недель терзала его,  исчезла;  теперь он знал, что это не один из утренних полетов к местам дневного отдыха в море, а весенний перелет, долгое путешествие,  которое приведет его к подруге и к местам, хранимым в воспоминаниях.

Рассвет озарил  тихое,  спокойное море,  так  как  ветер,  повернув с севера  на  юг,  разгладил волны.  Память Белощека находилась во  власти ассоциаций и  догадок,  и теперь,  увидев под собой морской простор,  он опять вспомнил ту пору ровно год назад,  когда в последний раз точно так же покинул зимовье на Барре и полетел на север. Тогда все шло совершенно иначе,  потому что  океан в  неистовом бешенстве вздымал громадные,  как башни, волны с клочьями взбитой шквалом пены. Вскоре после начала полета его подхватил ураган,  с которым он боролся до тех пор, пока не отказали измученные крылья...

Внезапно  смысл  этого  происшествия  дошел  до  его  сознания.  Силы мгновенно оставили его крылья,  и  он поотстал от стаи.  Ведь в тот раз, когда он уже не мог бороться со штормом, то повернул и полетел по ветру. Он оставил северный путь предков,  и  ветер унес его в открытое море,  в неведомый край заходящего солнца.

И теперь он понимал, что место, где его ожидает подруга, лежит там, в краю заходящего солнца, а не на севере, куда держит путь эта стая!

Стая стремительно удалялась,  и  внезапно панический ужас одиночества охватил  его.  Воспоминания о  подруге и  местах,  где  он  встретил ее, улетучились так же быстро,  как и нахлынули, перед мгновенно вспыхнувшим непреоборимым желанием вновь присоединиться к  стае.  Его большие крылья мощно  рассекали  воздух,  и  под  усилившимся  с  увеличением  скорости воздушным потоком перья еще крепче прижались к телу. Понемногу он нагнал их  и  занял свое место в  хвосте стаи.  Но тут,  едва он там очутился и ощущение одиночества прошло,  его вновь обуяло беспокойство.  Ибо теперь он знал наверняка — полет на север приведет не туда. Его полет к подруге должен пролечь на запад, прочь от восхода, прочь от морей, через которые держат путь перелетные казарки.

Но  поступить так  ему  было  нелегко,  потому что  стая притягивала, накрепко привязав к себе.  Алая заря померкла.  Казарки твердо летели по курсу,  сильный попутный ветер был  им  в  помощь.  За  Белощеком вилась желтая ленточка,  но  он давно позабыл о  ее существовании.  За стаей он летел с неохотой и все же не в силах с ней расстаться.

Когда они провели в воздухе часов восемь, летевший вперед вожак повел их на посадку,  на отдых.  Но гуси были слишком возбуждены,  чтобы долго предаваться праздности.  Сперва одна пара, а за ней другая, потом третья совершали  страстный  брачный  ритуал.   Пристроившись  сбоку,  Белощек, растерянный и одинокий,  наблюдал за ними, и пылкое возбуждение охватило его,  но его подруги не было с ним, и для его возбуждения не было выхода и облегчения.  Внезапно он почувствовал себя в стае совершенно одиноким, как несколько часов назад, когда отстал было от них. И теперь то далекое озеро с  островами и илистой заводью позвало его с такой силой,  которую нельзя было ни одолеть, ни оставить без внимания.

Через два  часа полетели дальше.  Оставшийся без подруги Белощек тоже взлетел,  замыкая поднимавшуюся в  безоблачное небо стаю.  Но когда они, набрав  высоту,  подровнялись и  повернули  на  север,  Белощек  зарулил крыльями и  повернул на  запад.  Он  смотрел стае  вслед,  пока  она  не превратилась в тончайшую паутинку и не исчезла совсем.

Теперь  у  него  в  голове  живо  вырисовывалась цель,  к  которой он стремился.  Но  расстояние,  отделявшее его от  этой цели,  и  тот путь, который ведет туда, стерлись из его памяти. Он знал только, что путь ему — на запад.

Наступил новый  рассвет,  а  Белощек все  летел над  пустынным морем; давали себя знать первые признаки утомления. Отправляясь в полет, он был хорошо  упитан и  весил  на  четверть больше обычного.  Для  поддержания скорости полета в сорок миль в час организм перерабатывал жир в энергию, примерно один  процент веса  в  час.  Он  пробыл в  полете более суток и теперь  отчетливо ощущал потерю в  весе,  которая придавала ему  большую подвижность.  В то же время лететь ему стало не легче,  труднее,  потому что силы быстро уходили.  Теперь он  частенько опускался на воду,  делая короткие  передышки.   Голод,   который  много  часов  назад  начался  с неприятного посасывания, превратился в сверлящую боль.

В  середине дня он  заметил узенькую белую кромку льдов,  которая все приближалась,  и  вскоре он летел над краем огромного плавучего ледяного поля,  где подтаявшие льдины покачивались на волнах океана.  Значит,  он приближался к  берегу.  Это озадачило Белощека,  потому что,  по смутным воспоминаниям о том,  первом полете, так близко от зимовий Барры не было никакого побережья.

Ближе к  вечеру он различил на подернутом дымкой горизонте еле видные очертания гор.  А  потом  увидел нечто странное и  загадочное -  тонкую, сверкающую белую полоску, таинственно висевшую между небом и прибрежными утесами.  Подлетев поближе,  он  разглядел,  что это покрытое искрящимся льдом плато,  от толщи которого тянулись к  морю ледники,  извиваясь меж прибрежных скал, словно застывшие реки.

Память Белощека не сохранила особых примет и  ориентиров,  которые он должен искать во время обратного перелета к месту гнездовья. Но когда он оказывался над таким местом,  память легко могла подсказать, знакомо оно ему  или  нет.  Этого  края,  с  таким  живописным нагромождением гор  и ледников, он не видел никогда Где-то он все-таки сбился с пути.

Он подлетел совсем близко к  вздыбленному берегу,  изрезанному узкими фьордами,  которые,  извиваясь,  тянулись к исполинскому ледяному плато. Здесь  до  сих  пор  лежал глубокий снег,  и  торчавший из  него  чахлый кустарник казался серым и  безжизненным.  Но попадались проплешины,  где снег был сметен ветром, обнажив поросль сухих мхов и лишайников. На одну из  них  и  опустился Белощек и  начал есть.  Корм оказался безвкусным и неприятным, но, набив им брюхо, Белощек смирил муки голода. И задолго до рассвета почувствовал, как его упругое тело вновь наливается силой.

Хотя память и разум птицы отличаются странными пробелами,  существуют области восприятия,  развитые у птиц не в пример другим животным,  в том числе и человеку. Одно из таких качеств — высокоразвитая в особенности у перелетных птиц  способность улавливать различия  в  высоте  ежедневного пути солнца по  небу во  время перелета по сравнению с  той,  к  которой птица привыкла в  родном краю.  Положение солнца в  полдень -  это  мера широты,  по  которой видно,  на  каком отдалении к  югу или к  северу от экватора  находится наблюдатель.  Если  наблюдатель движется в  северном полушарии на юг,  у него создается впечатление, будто солнце поднимается на  небе все выше;  при продвижении на  север -  будто дуга,  по которой движется солнце, понижается, приближаясь к южному горизонту.

Белощек отлично помнил  траекторию движения солнца над  водами Барры, которые он  покинул около  двух  суток  назад.  Теперь всплыла еще  одна подробность,   которая   дополняла  обретавшие  все   большую   четкость воспоминания  о   месте  будущего  гнездовья,   на  поиски  которого  он отправился.  Он  вспомнил,  что солнце стояло там выше,  чем в  такое же время года на Барре.  И  когда наступил рассвет,  он принялся то и  дело посматривать на солнце, чтобы сравнить его нынешнее