Эта клятва, сформулированная исключительно как перечень запретов, в 802 году уступает место сакрально расширенной присяге, получающей в капитулярии по проблематике реформ к тому же многоступенчатое содержательное уточнение. Тем самым предполагалось устранить все фактические или вымышленные трудности понимания. Эта формула должна была произноситься всеми, в равной мере клириками и мирянами, по достижении две-надцатилетиего возраста, то есть правового совершеннолетия: «Под религиозной [священной] клятвой я обещаю [снова], что с этого дня с чистотою помыслов, без обмана и тайных намерений, буду хранить верность господину Карлу, смиреннейшему императору, сыну короля Пипина и королевы Бертрады [!], на пользу и к чести его империи, как по закону положено относиться к своему господину. Так помоги мне, Боже, помогите мне, местные святые, быть верным этой священной клятве в течение всей моей жизни, согласно моей воле и Божию разумению».
Вариант этого текста выражает нечто похожее, причем и здесь в качестве Теrtium comparations основой для сравнения служит вовсе не клятва, приносимая человеком или вассалом своему господину, а верность, в которой он клянется ему точно так же, как приводимое к присяге лицо клянется императору. Жест подчинения и клятва верности на первых порах, по-видимому, исключали друг друга, так что обе правовые конструкции были объединены лишь на этапе общего возрастания значимости вассалитета при Карле.
Герцог Тассилон в 788 году к присяге, которую он принес еще раньше, добавил жест верности, и в этом акте одновременно заключалось его подчинение, означавшее окончательную утрату им независимости от короля франков. В отношении сакрализации присяги на верность необходимо еще раз напомнить о событиях 786 года, которые ужесточили дополнительное наказание за потенциальное клятвопреступление над мощами святых.
Эта клятва 802 года получила существенное разъяснение. По свидетельству текста, во избежание недоразумения имело место более глубокое и четкое изложение рационального начала клятвы. Каждый в меру своего разумения (!) и сил должен вести себя сообразно заповеди Божией, ибо император не везде может напоминать о себе ходатайством и дисциплинирующим воздействием.
Кроме того, никому не дозволено посягать на королевскую собственность, а также на его лично зависимых крестьян, переставлять с места на место пограничные камни или самовольно захватывать земли. Никому не позволяется принимать у себя беглых лично зависимых крестьян, незаконно выдающих себя за свободных. Запрещается наносить ущерб неимущим. К их числу относятся и паломники, «ибо после Бога и Его Святых господин император назначен быть их ходатаем и покровителем». Никому не позволяется бесхозяйственно обращаться с «награждениями», то есть с полученным в аренду имуществом, принадлежащим казне или церкви, отдавая предпочтение собственному имуществу. Кроме того, никто не должен избегать воинского призыва. Ни одному графу не дозволено освобождать от призыва своих родственников или лиц, преподнесших лестные подарки. Кроме того, каждый обязан исполнять монаршие приказы, а также расплачиваться по задолженностям. В заключение вновь возвращение к теме «суд и справедливость»: в суде все должны руководствоваться правом и законом. Неосведомленность одной из сторон в процессе не может служить основанием для ошибочного решения, причем каждый должен иметь четкое представление о своих правах.
Вместо списка запретов, призванных воспрепятствовать определенному поведению, присяга на верность содержит теперь дополнительные и разъяснительные заповеди поведения: жить по закону Божию, повсеместно творить справедливость, подчиняться королевским предписаниям, особенно в отношении воинского призыва. В контексте этой новой формулы присяги обращает на себя внимание не только откровенно выраженный религиозный характер (сакраментальное начало), но и привязка к личности императора с однозначным указанием на его родителей. Если присяга 789 года была ориентирована на Карла и его сыновей, то есть как бы на «всю фамилию», то нынешняя формула зиждется исключительно на личности императора. Новое императорское достоинство вычленяет Карла из переплетения семейных уз и возводит его в иное, более высокое качество.
Отношение между императорским достоинством и королевством затемнено. Даже политическое завещание стареющего монарха Ош$ю геёпошт, датированное 806 годом, не содержит определения императорской власти. В соответствии с принципами наследственного права франков в документе идет речь о королевском преемстве трех сыновей. По своей сути императорская власть как установленное Богом управление христианской империей была неделимой, в то время как крролевство у имеющих право на наследство, а позже у законных сыновей еще до образования «монархии» в X веке как бы подросло и таким образом стало делимым.
В четырнадцати главах предваряющей части капитулярия подробно и обстоятельно рассматриваются служение и быт епископов, аббатов, монахов и монахинь, а также прочих клириков. Вместе с тем содержится обращенное к ним как к «прелатам требование умеренно и с любовью управлять подчиненными и заботиться о них». Предполагается, что духовные лица должны жить по обязательным церковным законам, а монашествующие — по уставу бенедиктинцев и призывать администраторов, «которые знают закон и творят справедливость». Духовная и светская власти должны действовать в духе согласия, чтобы малообеспеченные могли рассчитывать на получение от них помощи и утешения, «чтобы и мы [император] благодаря их доброй воле заслужили скорее радость вечной жизни, нежели кару в потустороннем мире».
Согласно каноническим предписаниям, аббаты и монашествующие находятся в подчинении у местного епископа, церковное и-мущество неприкосновенно и относится к королевской юрисдикции. В обновленном варианте предстает заповедь для клири- ков — воздерживаться от участия в светских делах, избегать споров и конфликтов, не предаваться пьянству и оргиям, «ибо от этого, как всем известно, возникает сладострастие». В этом месте текст приобретает эмоциональную и однозначно адресную окраску: «До нас дошли слухи, что в монастырях распространены распутство и «грязь», блуд и содомия», то есть гомосексуальная практика. С этим следует незамедлительно покончить, иначе император применит такую кару, «чтобы ни один христианин, который прослышит об этом, никогда не рискнул повторить подобное». Следует удалить женщин и блудниц из монастырских общин. Обращает внимание попытка монарха бороться с порочными нравами с помощью «публичного уголовного права», расширяя рамки наказаний обычного права и санкций церковного чина исповедания. Подобные устремления снова появляются в связи с программным капитулярием, а также в последующих указах, которые в содержательном и процедурном отношении расширяют рамки компенсационных реестров утвердившегося обычного права в пользу права императорского.
Другие предписания в «духовном» контексте содержат призыв к духовенству воздерживаться от светского образа жизни, например от обучения охотничьих собак и птиц (сокола или ястреба). Аббатисам рекомендуется жить в монастырских кельях, согласовывая детали своего служения с епископом. Священнослужителям и каноникам, исполняющим послушание при дворе графа, также положено подчиняться епископу, следуя заведенным правилам. И вновь «публичная» санкция за отступление от правил вплетается в канву духовного права: «Если же священнослужитель или диакон после этого [указа] рискнет держать в своем доме женщин вне рамок канонического дозволения [мать, сестра], он, до того как предстанет пред нами, лишается своего служения и владения».
Остальные шестнадцать параграфов капитулярия посвящаются детальному регулированию правосудия. Его отправным моментом является убежденность, что без справедливости невозможны ни мир, ни согласие. Графы и их приближенные обязаны отправлять правосудие, четко соблюдать законы и заповедь справедливости, не притеснять бедных, а при исполнении своего служения не давать себя смутить лести, подаркам, родственным связям и даже угрозам при судебном преследовании и наказании преступников. Далее следует положение, которое ввиду его актуальности до сих пор вызывает споры в академических кругах: «Судьи должны справедливо судить на основе писаного права, а не по собственному усмотрению». Тем самым предполагалось пресекать произвол, а также сделать обязательный характер правовых текстов нормой правосудия. После обретения императорского достоинства Карл с энтузиазмом и живым интересом занимался тем, что фиксировал и исправлял правовые тексты, а также вносил в них необходимые добавления.
