Глубинная сущность монарха определила все прочие черты его характера — открытость, общительность, привязанность к семье, «гениальность в дружбе» (Йозеф Флекенштейн), надежность, религиозно обусловленное отношение к папам, способность скорбеть в связи со смертью сыновей (и, видимо, жен) и переживания, вызванные кончиной папы Адриана I.

Политический монумент, который биограф Эйнхард воздвиг для стороннего наблюдателя как свидетельство несравнимого величия, в кругу семьи и друзей приобретает черты человечности, вызывающей нашу симпатию, К этому человеческому аспекту имеет отношение и чувство юмора Карла, о котором за отсутствием летописных свидетельств лишь иногда становится нам известно. Например, уже будучи взрослым, он вспоминает о случае, произошедшем с ним в семилетнем возрасте, когда при захоронении мощей святого Ирминона в монастыре под Парижем будущий император прыгнул в свежевырытую могилу и от неосторожного движения лишился своего зуба! Некоторые дошедшие до нас благодаря «академикам» дерзкие замечания позволяют сделать вывод, что Карлу были по душе смачные остроты, хотя они могли обернуться и против него самого.

Судя по всему, мстительность не являлась чертой его характера. Строгость и временами даже жестокость при подавлении мятежей и наказании опасных противников считались приемлемыми в тот век. Кстати сказать, Карл прибегал к этим методам исключительно редко. Эйнхард, словно извиняясь, свидетельствует, что подобное случалось исключительно под дурным влиянием его предпоследней супруги Фастрады, которого король не мог избежать.

Отношение к близким, то есть к семье в узком смысле слова, определялось любовью и «рietas», то есть более тесной привязанностью, включая скорбь в случае смерти близких, в противоположность тому, как вел себя Август, который дочь и внучку (обе Юлии) за неприличное поведение отправил в ссылку, ибо «смерть ближних ему было легче перенести, нежели их позор» (Светоний). Карл же, наоборот, игнорировал то, что косвенно порицает Эйнхард, а именно поведение его «коронованных голубок» при дворе, возможно, не только потому, что его собственная сексуальная жизнь, наложницы и внебрачные дети начиная с середины девяностых годов, мягко говоря, не очень соответствовали морально-этическим представлениям церковных кругов. Сам Карл всячески противился замужеству своих дочерей, поскольку, по мнению биографа, не мог обойтись без «общинного жития», то есть без совместной жизни под одной крышей. Вместе с тем, как отмечает Эйнхард, в повадках дочерей обычно счастливому Карлу виделось проявление ехидства богини счастья Фортуны.

Однако забота о благополучии ближних не ограничивалась узким семейным кругом. Необеспеченная в момент кончины императора наверняка многочисленная обслуга получает все необходимое, согласно политическому завещанию 811 года.

Нежное отношение Карла к женскому полу, безусловное сладострастие их господина (и героя) стало тяжким бременем для церковнослужителей (и впоследствии буржуазных историков). Если современники Карла не осмеливались открыто критиковать его распутную жизнь, то новейшие историки, зная о выдающейся жизнеспособности императора, обходили молчанием его слабости в своих исследованиях и незамедлительно переходили к политическим деяниям.

Правитель франков являлся отцом не менее восемнадцати поименно известных детей. У Карла было пять законных жен. Гимильтруда и дочь Дезидерия, имени которой мы не знаем, по политическим соображениям из брачных связей исключались. Гильдегарда, мать троих имеющих право на преемство сыновей — Карла, Людовика и Пипина (Карломана), скончалась после почти двенадцатилетнего, а Фастрада — десятилетнего пребывания в браке, и, наконец, Лиутгарда умерла всего через несколько лет после вступления в брак с Карлом. Есть основания считать, что, кроме всего прочего, Карл пошел с ней под венец только для того, чтобы во время визита понтифика в Падерборн в 788 году не держать около себя фаворитку. После ее кончины год спустя король нашел утешение в связях с наложницами, которых было не менее четырех. Все вместе они подарили ему еще четверых детей — троих сыновей и дочь. Упоминаемая в некоторых родословных в качестве шестой супруги Регина, по свидетельству Эйнхарда, была одной из этих четырех поименно известных любовниц. Родившиеся от этих связей Дрогон, Гуго и Теодорих, как показывают сами имена, их отцом не были узаконены. Право на престолонаследие имели только сыновья Гильдегарды. Лиутгарда скончалась бездетной. К двум дочерям Фастрады, из которых по крайней мере одна впоследствии постриглась в монахини, и к дочери одной из наложниц после 811 года присоединились еще пять малолетних дочерей италийского короля, то есть внучек Карла. Тем самым они влились в и без того многочисленную группу уже повзрослевших представительниц женского пола, родившихся от брака с Гильдегардой, а также от связей Карла, имевших место еще при жизни Фастрады. Это, по выражению Жане Нелсона, «бабье царство» после коронации Людовика в 814 году сразу же стало жертвой дворцовой «чистки», распространившейся даже на жилые кварталы Ахена.

Характерными представляются требования, которые Карл предъявлял к воспитанию и образованию. Так, правитель, по свидетельству Эйнхарда, заставлял св§их детей, как мальчиков, так и девочек, изучать свободные искусства, постижению которых, уже будучи взрослым, он посвятил немало усилий. Как правило, занятия начинались с чтения коротких латинских текстов, к ним могли добавляться основы письма на восковых дощечках или пергаменте, а также с решения несложных арифметических задач в духе приписываемых Алкуину «рropositiones» [111] с целью расчета важнейших календарных дат христианства, а именно Пасхи и Троицы. Надежным ориентиром служил юлианский календарь из двенадцати месяцев с началом года первого января, хотя христианский год начинался с — рождения Господа, то есть с праздника Рождества, или с Пасхи, дня Воскресения Христова и спасения человечества.

Согласно принципам этой пропедевтики, более глубокие занятия включали в себя «свободные искусства», которые образно представил Теодульф Орлеанский в своем епископском дворце: грамматика, риторика и диалектика. Эта триада обеспечивала навыки более или менее свободного владения латынью — устно и письменно, а также помогала формированию способности утонченно излагать свои мысли. Сердцевиной занятий являлся квад-ривий — арифметика, музыка, геометрия и астрология, причем последняя применялась опять-таки для расчета календарных дат и для понимания звездного неба, для чего использовались столы, принадлежавшие Карлу и являвшиеся элементами наследства.

Известно, что некоторые члены семьи получили образование в монастыре Сен-Дени. Не исключено, что, как и его брат Карло-ман, будущий монарх в юности получил это «классическое» обучение, которое совсем необязательно включало в себя занятия письмом, как следует из одного чаще всего упоминаемого и ложно трактуемого пассажа из жития Карла. В нем утверждалось, что якобы уже в солидном возрасте император безуспешно старался освоить премудрости письма на дощечках и листочках. Фактически же необходимая для этого специальная техника и сферы ее применения в быту не могли обеспечить одновременное усвоение чтения и письма. Именно каллиграфия на пергаменте с использованием ствола птичьего пера и чернил требовала особой сноровки, чего, конечно, нельзя было ожидать от каждого, в том числе и от сыновей монарха. Владение премудростями письма было уделом писарских, «канцелярии» и их работников. Не случайно у англосаксов до сих пор сохранилось обозначение профессии «клерк» (clericus), предполагавшей функциональную связь между ремеслом письма и клерикальным началом. Интересы аристократии же были связаны с охотничьими забавами и оружием. Когда Карл старался освоить премудрости письма, скорее всего он думал о том, чтобы в предстоящей работе по корректировке текста Священного Писания, которое занимало его на закате жизни, самому приложить к этому руку.