Что же касается часто цитируемых, якобы даже подтвержденных свидетелями данных примерно 1030 года хрониста Адемара Хаванского, автора той же по времени хроники монастыря в Но-валезе, которая даже насгаиваег на факге погребения Карла в полном параде (эго, по-видимому, увязывается со свидетельсгвом Титмара), чго Карл, мол, был обнаружен в самом пресголе, то такие сведения скорее из разряда фантастики. В любом случае, опять-таки обращаясь к Титмару, есть основания считать, чго маленький золотой крест, который монарх носил на шее, был «талисманом Карла Великого». Этог золотой крестик, фактически представляющий собой наперсную дароносицу, в 1804 году был торжественно преподнесен от имени ахейского капитула императрице Жозефине, а в 1919 году перекочевал в собрание сокровищ Реймского собора.

Остается невыясненной проблема так называемого саркофага Прозерпины в ахенском кафедральном соборе, в котором до 1165 года якобы хранились святые мощи Карла. Современные событию источники об этом хранят молчание. Кроме того, маловероятно, что мощи Карла поместили сразу же после его кончины в ценный мраморный саркофаг с богатыми трехсторонними рельефами, чтобы потом закопать его в землю. Правда, есть основания для утверждения, чго и при погребении брага Карла — Карломана в Реймсе, его сына Людовика в монастыре Сен-Арнульф в Меце, Людовика Немецкого в монастыре Лорш использовались саркофаги, а при похоронах Карла Лысого в Сен-Дени даже порфировая ванна. Но чго их когда-либо зарывали в землю — таких свидетельств нет. Это к тому же решительно противоречит данному способу погребения, ибо оформление саркофагов с рельефами или, как в случае с саркофагом в Лорше, с каннелирован-ными колоннами спереди в подражание античным образцам делало композицию обозримой со всех сторон или же пространственно сдвигало фронтальный фасад в нишу. В этой связи напрашивается вопрос: почему же тогда Эйнхард и Теган в своих свидетельствах скромно умалчивают факт помещения тела великого человека в ценный саркофаг? Римский саркофаг II века получил реальное подтверждение лишь в XII столетии. Поэтому можно предположить, что его доставил из Рима (или Равенны) в Ахен Оттон III или даже Фридрих I Барбаросса. На закате средневековья этот саркофаг в нише катакомб со статуей рассматривается как надгробный памятник императору. Вероятнее всего, император Фридрих I, как свидетельствует в 1215 году упомянутый льежский монах, велел поместить в этот саркофаг после их обнаружения все святые мощи Карла, кроме одной плечевой кости. Служивший Карлу примером император Константин Великий был захоронен в соборе Святой Софии в порфировом гробу, а правитель франков предпочел скромное погребение в духе его отца и короля. До сих пор, несмотря на все усилия, нет абсолютно точных данных о расположении этого захоронения в прежнем атриуме; новейшие раскопки могут дать ожидаемый ответ, но отправным моментом все еще остается убеждение, что Карл был похоронен в саркофаге.

Саркофаг Прозерпины, ниша для погребения в катакомбах и гробница Карла, а также престол на эмпоре уже стали составной частью легенды. Бренные останки императора по примеру его глубокочтимых родителей обрели пока что свое последнее пристанище на пороге храма, однако в сакральном пространстве святых-покровителей, прежде всего Спасителя и Его матери, в честь которых и названы оба главных алтаря. Уместно задать вопрос: а пожелал бы Карл вообще такого погребения в контексте подобного языческого свидетельства, несмотря на все попытки христианских толкований? Сия тайна сокрыта в рождении и кончине Карла.

Кончина влиятельного правителя получила в тогдашней поэзии весьма скромный резонанс. Поэтическая эпитафия, авторство которой приписывают Гибернику Эксулу, представляет собой традиционный монарший панегирик, в котором Карл прославляется как «украшение» франков. В дошедшем до нас скорбном поэтическом произведении из Фульды за каждым двустишием повторяется плач: «Неu mihi misero!» [106]. Кроме того, говорится, что весь свет оплакивает кончину великого человека, которого «Христос со своими апостолами как благочестивого готов принять в царствие свое». В скорби Рим, Италия и земли франков.

Мысли современников и последующего поколения, уже познавшего распад власти и братоубийственные войны, точно и хлестко обобщил вскоре после 840 года внук Карла Нитгард, являвшийся сыном его дочери Берты: «Когда блаженный памяти император Карл, по праву названный всеми народами великим правителем, скончался в преклонном возрасте на третьем часу, он оставил всей Европе добро, ибо он был человеком, который в любом виде премудрости и добродетели настолько превосходил людей своего времени, что его страшились все жители земли и вместе с тем считали его достойным любви и восхищения… Он счастливо правил как король тридцать два года и еще так же счастливо стоял у кормила империи четырнадцать лет».

Кончина императора Карла позволяет на фоне его «геs gestae» [107]поначалу нарисовать портрет, общее впечатление от которого слагается из деяний и характера Правда, этого можно достичь осторожными мазками с использованием приглушенных тонов. Разница по времени и совершенно изменившиеся с тех пор социально-политические и технико-экономические условия требуют осторожного подхода.

В противоположность чаще всего смутным силуэтам его преемников на королевском или императорском троне вплоть до XII столетия Карл предстает перед нами как исключительно своеобразная личность во всех ее многочисленных проявлениях: как правитель, военачальник, дипломат, кредитор, «экзегет» (толкователь Священного Писания) и «реформатор образования», а также как сын, отец, дед и супруг и при случае как «частное лицо». Этим спектром образов мы обязаны прежде всего гениальной биографии монаршего воспитанника Эйнхарда, которая, следуя образцу жизнеописания цезарей Светония, отводит обширное место, так сказать, «интимному» существованию своего героя и в насыщенных главах детально разбирает публичную деятельность Карла прежде всего в роли военачальника. На этом фоне внутриполитическая действенность усилий короля франков производит на редкость расплывчатое впечатление. Дело в том, что структура управления его империей ни в коей мере не соответствовала модели античного властно-военного государства, которой, разумеется, руководствовался Светоний, но которой не было перед глазами у Эйнхарда (и у Карла!).

Следуя модели своего античного образца и в противоположность традиции средневековья, которая не уделяет почти никакого внимания формально персональным моментам, если они не являются отклонением от нормы или особыми чертами характера, Эйнхард знакомит нас также с объективными критериями оценки и внешним впечатлением от своего героя. Если при этом, как известно, он почти дословно воспроизводит свой «оригинал», такой имитационный прием сам по себе нисколько не умаляет достоверность его манеры высказывания, ведь, что касается физического феномена Карла, биограф едва ли мог позволить себе всякие выдумки или грубые преувеличения, ибо многие потенциальные читатели или слушатели имели собственное реальное представление об идоле Эйнхарда.

«Он был солидного и крепкого сложения, достаточно высокого роста, однако не выше среднего (в этом отношении Эйнхард почти буквально воспроизводит биографию Тиберия, который, однако, согласно Светонию, не отмечает у монарха высокого роста). В любом случае рост Карла составлял семь футов. У него была круглой формы голова, очень крупные и живые глаза. Нос выдался несколько длинноватый, зато красивые седые волосы и улыбчивое открытое лицо. В любом положении, сидя или стоя, Карл неизменно производил сильное впечатление, излучая авторитет и достоинство. Хотя шея у Карла была утолщенная и чуточку короткая, а живот немного выступал впредь, это не могло скрыть симметрию его членов. Карл обладал уверенной манерой держать себя и мужественной осанкой, а также звонким голосом, хотя он и противоречил всему монаршему облику. У Карла было отменное здоровье, и только в последние четыре года жизни его нередко мучили приступы лихорадки, а незадолго до кончины он волочил ногу». К этому внешнему облику примыкает уже отмеченное Эйнхардом наблюдение, что Карл игнорировал совет врачей, которые с точки зрения диеты рекомендовали ему потреблять вареную, а не жареную пищу. Кстати сказать, монарх вообще презирал обязательный характер поста, но зато проявлял чрезвычайную сдержанность в употреблении вина в противоположность своему окружению и своим соотечественникам, которые предавались этому пороку и, если верить Тациту, издревле служили Бахусу. Не случайно в монарших указах сплошь и рядом встречаются негативные суждения относительно пьянства, особенно среди официальных лиц.