Один из лучших знатоков изучаемой эпохи, Франсуа Луи Ганс-хоф, констатировал «распад» (разложение) на заключительном этапе существования империи Карла и, несомненно, правильно описал и точно проанализировал симптомы глобального отката с реформаторских позиций. Все так, только вот отмеченному «распаду» (процессу, противоположному интеграции) не предшествовала интеграция, концентрация государственных средств, которые могли бы дезинтегрироваться на заключительном этапе правления. Дело в том, что первые импульсы, которые могли бы обеспечить новорожденную империю франков общепризнанными нормами жизни и создать необходимые для этого основы административных и правовых структур в государственной и церковной сферах, так и не вышли за рамки осторожного зондирования. Называя вещи своими именами, следует констатировать, эти усилия не увенчались успехом. Но эту неудачу надо оценивать не с позиции бюрократически управляемого современного государства, а исключительно в контексте реальных возможностей той эпохи, то есть VIII–IX веков. Между прочим, именно таким был подход вызывающих сегодня улыбку представителей школы историзма и его наиболее яркого исследователя Леопольда фон Ранке.
В своей биографии Эйнхард модифицирует и перефразирует раздел из биографии Августа, написанной Светонием, параллельно принявшего звание Роntifex maximus и окунувшегося в новый, обращенный вовнутрь вид деятельности. Биограф Карла связывает свой подход с принятием императорского достоинства и указывает на реформы Карла в правовой сфере. Соответственно император уделил основное внимание правам франков и их совершенствованию. У народа есть две отличные друг от друга разновидности прав, под которыми понимаются рибуарное и салическое право. Своей правовой политикой Карл намеревался «добавить отсутствующее, сблизить противоречивое, улучшить ложное и извращенное». Правда, все эти планы особого успеха не имели.
Корректировать существующее право, которое отчасти в устной и передаваемой от поколения к поколению форме нуждалось в письменной фиксации, император начал еще во время пребывания в Павии, очевидно, уже в ходе осуществления обширной законодательной реформы. Эйнхард непозволительно сужает ее до масштабов исправления обеих разновидностей франкского права. Начало законодательных усилий знаменует выпущенный Карлом в 801 году в Павии Итальянский капитулярий. Среди 434 прочего он доводит до всеобщего сведения: «Всё то, что противодействует отсутствию правовой безопасности и игнорировалось нашими предшественниками, королями Италии, изданное ими в указах лангобардского права, мы с учетом положения вещей и переживаемых времен решили добавить как недостающее к закону, причем в сомнительных вопросах предпочтение отдается не мнению каких-то судей, а нашей королевской власти».
Реально наряду с необходимыми изменениями в прежних правилах о дарениях на случай смерти и уголовном преследовании разбойников имеются прежде всего два предписания, выходящих за рамки давних правовых норм при определении списка штрафов. Прежде всего это выкуп за воинскую повинность размером шестьдесят шиллингов, которые одновременно взимались как штраф за неисполнение королевских приказов и оскорбление личности монарха. Виновным считается тот, «кто нарушает мир церквей Божьих, вдов и сирот, а также обездоленных». Вторая правовая норма касается дезертиров, то есть тех, кто без приказа или разрешения покидает военные формирования и совершает то, что на народном языке именуется ЬепзНг. Им за совершение оскорбления против монарха грозят смертная казнь и конфискация имущества в пользу казны.
И здесь каролингский законодатель возвращается к уже упомянутым позднеримским сентенциям апостола Павла и к так называемым эпитомам, распространенным в государстве франков. В соответствии с Lех Julia [74] дезертирство из монаршего войска квалифицировалось как преступление против монарха. За него предусматривалась смертная казнь. Включение этого положения в право лангобардов отражает все возрастающее нежелание способного носить оружие населения, а именно представителей знати, участвовать в военных походах правителя франков, особенно на землях Беневенто. Такое положение вещей, по свидетельствам очевидцев, вскоре утвердилось по всей империи, что все больше и больше ставило под вопрос дееспособность правителя в военной области. Что характерно, миссия законодателя воспринимается в качестве императорской прерогативы, равно как дезертирство возводится на уровень преступления против монарха и получает отражение с опорой на каталог штрафов в «народном праве», не знавшем в отношении свободных ни смертной казни, ни конфискации имущества.
Упомянутый выше Сарitulare Italicum [75]открывает целую серию законодательных мероприятий, дополняющих и видоизменяющих «народную» основу компенсаций путем уплаты штрафов в результате нормативных вторжений правителя на фоне происходивших правовых и политических событий. Из «народной общности», да будет позволено употребить это выражение, с помощью императорского права выкристаллизовывался своего рода ранний союз верноподданных, чему особенно способствовало формирование публичного уголовного права.
Во втором полугодии 801 года император через городок Ив-реа, где он 24 июня отметил День Иоанна Крестителя и вскоре после этого на пути в Верчелли принял эмиссаров халифа Харуна ар-Рашида, миновав перевал Большой Сен-Бернар, вернулся в Ахен. Там он, как обычно, отметил Рождество и Воскресение Господа 27 марта 802 года. Это был год мира, посвященный важным внутриполитическим решениям. Хроники монастыря Лорш по праву отмечают: «В этом году господин император Карл пребывал в благостном состоянии со своими франками во дворце Ахена, однако с состраданием поминал бедных, которые были в его империи и которые не в полной мере могли получить свое право». После войны с аварами, бунта сына, постоянно вспыхивавших восстаний саксов, покушения на Льва III, а также военных и политических судьбоносных событий минувшего десятилетия надо было передохнуть, чтобы обратиться к внутренним делам огромной империи.
Так, в последующие почти пятнадцать месяцев начиная с зимы 801 года Карл старается привнести в свое правление духовное, религиозное начало, одновременно обновляя и углубляя правовые основы политических действий.
Обретение императорского достоинства, безусловно, повлекло изменение. Идеолог Карла Алкуин в далеком Туре также старался показать духовные корни этого «достоинства, устроенного Богом». Он намерен быть рядом с Карлом при проповеди католической веры и призывает его употребить полноту ниспосланной ему Богом силы и мудрости на то, чтобы «подчинить высокомерных и защитить смиренных от лукавых». Поэтому теперь в пору безоблачной веселости (serenitas) и мира уместно «вложить праведность в души спешащего навстречу народа и побуждать его к святости». Поэтому «князь христианского народа должен все глубочайшим образом знать и проповедовать то, что приятно Богу».
Выражением стремления к религиозной ориентации правления и одновременно повышению чувства ответственности задела христианского народа является объемный капитулярий, который Гансхоф в контексте блистательной интерпретации по праву на-звач программным. Его резонанс ощущается в четырех, а в другом случае в шести инструкциях королевским эмиссарам. Мы вновь столкнемся со случайностью нашего текстового предания. В то время как от более известного «Общего увещания» до нас дошло не менее 22 текстовых свидетельств, крайне важный капитулярий 802 года по проблематике реформ сохранился лишь в виде единственного итальянского сборника X века, который к тому же воспроизводит оригинал, опираясь на испорченные фрагменты текста. Таким образом, и этот текст разделяет судьбу других крайне важных документов, например известного Сарitulare de villis (так называемого положения о коронном имуществе) или Оrdinatio imperii, положения 817 года о правлении Людовика Благочестивого, дошедшего до нашего времени в одном-единственном рукописном экземпляре.
