Исполняя, помимо всего прочего, функции окружного архивариуса, Отт выписал свидетельство о смерти и похоронил Мартена рядом с его матерью. Но по каким-то причинам он не успел внести этот документ в официальный реестр записи актов гражданского состояния, и бумага пролежала в ящике его письменного стола целый месяц, пока не пришел «журналистский запрос» от Дэна Форда.

В ответ на сообщение Отта Форд позвонил и рассказал ему всю — или почти всю — правду: у него есть очень близкий друг, которому грозит смертельная опасность и который поэтому нуждается в новых документах. В заключение Форд спросил, сможет ли Отт помочь ему в этом деле. Любой другой на месте провинциального журналиста ответил бы категоричным «нет», но не таков был Хайрам Отт. Во-первых, по своей натуре он был озорным, непокорным по отношению к властям и склонным к авантюрам бунтарем. Во-вторых, очень немногие в Коулс-Корнере помнили о том, что двадцать шесть лет назад Эдна Мэйфилд родила мальчика от какого-то дальнобойщика, и еще меньше людей знали, что Нед Мартен вернулся домой и умер, и только один Хай Отт знал о том, что свидетельство о смерти так и не было официально зарегистрировано. В-третьих, перед самой кончиной он сказал Отту, что стыдится своей бессмысленной жизни: «Жаль, что я никому так и не пригодился и не принес никакой пользы».

Это предсмертное признание и стало последней каплей, которая заставила Хайрама Отта принять окончательное решение. Когда-то Дэн Форд вытащил его из весьма двусмысленной и потенциально опасной для жизни ситуации, в которой тот оказался, завязав отношения с любовницей очень знаменитого, мускулистого и агрессивного футболиста. Такие долги принято отдавать, и сейчас, ведя Джона по весеннему полю к могиле Николаса Мартена на маленьком фамильном кладбище, Хайрам отдавал этот долг.

Что касается Бэррона, то он приехал сюда, желая лично поблагодарить Хайрама Отта, побольше узнать о человеке, в которого ему предстояло превратиться, увидеть места, где тот провел детство, посмотреть на город и окрестности, которым отныне предстояло стать его «родиной». Если ему станут задавать вопросы о родных местах, он должен отвечать уверенно и точно.

Джон пытался ничем не выдать владевших им чувств, но он не сомневался: Хайрам Отт видит его насквозь. Толстяк журналист крепко обнял его за плечи, а потом отступил назад и произнес:

— Об этом будем знать только вы, я, Дэн Форд и Господь Бог, а больше — никто. И… Николас тоже был бы рад. Так что не переживайте и не изводите себя. Считайте это подарком.

Бэррон стоял, не зная, что делать, но затем все же улыбнулся.

— Хорошо. Ладно.

— В таком случае, — улыбка Отта стала широкой, как река, и он протянул Джону руку, — позвольте мне стать первым человеком, кто назовет вас новым именем Николас Мартен.

1.15

Николас Мартен снова перекатился на кровати, оказавшись лицом к входной двери. Она была закрыта и заперта на цепочку. Может, бармен ничего и не предпринял. Может, Джин Вермеер и не расспрашивал бармена о нем.

1.30

Лондон за окном гостиничного номера наконец затих.

Йорк-хаус, клиника «Бэлмор», следующий день, вторник, 2 апреля, 11.30

Мартен шел по вестибюлю клиники, проталкиваясь через множество толпившихся в нем людей. Там были и врачи, и обслуживающий персонал, и родственники, пришедшие, как и он сам, навестить своих близких. Еще с десяток шагов, и он оказался в полупустом коридоре, в конце которого находился выход на улицу. Последние два часа он провел с Ребеккой, а потом поговорил с доктором Максвелл-Скот, рассказавшей ему о том, как быстро и успешно происходит акклиматизация его сестры. Ее состояние настолько улучшилось, что с завтрашнего дня она начинает посещать сеансы групповой терапии.

Ребекка опять сказала ему, что если все будет в порядке у него, то и у нее — тоже. В последнее время сестра часто говорила эти слова, пытаясь вселить в него уверенность, да и поддержать себя тоже. А он, со своей стороны, успокаивал ее, что у него все замечательно и он превосходно проводит время, отсыпаясь и знакомясь с Лондоном. Зная о том, что Ребекке нравится Клементина Симпсон, Николас со смехом рассказал Ребекке о том, как прошлой ночью, гуляя по городу, зашел в паб и наткнулся там на девушку. Ничего больше он, естественно, не сообщил: ни о том, как едва не столкнулся нос к носу с Джином Вермеером, и уж тем более о том, зачем он вообще отправился в этот паб. И конечно, для нее осталось тайной, что сразу же по возвращении в гостиницу он позвонил в Вашингтон Дэну Форду, сообщил ему о том, что видел в Лондоне Джина Вермеера, и попросил по возможности выяснить, продолжает ли полиция Лос-Анджелеса расследование по делу Реймонда.

Рано утром Дэн Форд перезвонил и рассказал о том, что ему удалось узнать. Оказывается, Вермеер отправился в Лондон по собственной инициативе и должен был вернуться в Лос-Анджелес вечером следующего дня. Форд предупредил: тот факт, что поехать в Лондон было идеей самого Вермеера, пусть и одобренной управлением, означал, что целью старого детектива, возможно, был поиск Джона Бэррона. Хотя не исключено, что параллельно с этим он собирался найти какие-нибудь концы, оставшиеся после Реймонда.

Завершая разговор, Форд поделился своим мнением: в данной ситуации его другу лучше всего затаиться и уж тем более держаться подальше от всего, что могло быть связано с Реймондом.

Эти мысли все еще ворочались в голове Мартена, когда он дошел до двери, толкнул ее и вышел на тротуар. Он стал думать о будущем, о том, как организовать его после того, как Ребекка окончательно выздоровеет и сможет покинуть клинику. А затем он увидел афишу, сообщающую о том, что в воскресенье, 7 апреля, в концертном зале «Бэлмора» будет балетный спектакль.

7 апреля…

Опять эта дата!

И тут же пришло осознание: за всеми делами, которыми была наполнена его жизнь в последние недели, он совсем утратил чувство времени, а между тем 7 апреля приблизилось и должно было наступить уже в следующее воскресенье. Внезапно для него потеряло всякий смысл то, что говорили следователи из России и русские студенты в баре «У Пентрита». 7 апреля означало нечто большее, нежели просто дату, иначе Реймонд не отметил бы его. Что Реймонд и те, с кем он был связан, запланировали на этот день в Москве? И что, если официальное заявление о прекращении дела не являлось дымовой завесой, предназначенной для того, чтобы скрыть от посторонних глаз продолжающееся расследование, а соответствовало действительности?

Что, если они на самом деле уверовали в то, что записи не заслуживают внимания? Что тогда? Скоросшиватель с делом передадут в архив и забудут обо всем? Ответ на этот вопрос, к сожалению, мог быть и положительным. Ведь они не знали Реймонда так, как знал его молодой и «подающий надежды» детектив. Никто из них никогда не заглянул в его глаза, не наблюдал за тем, как он двигается, не ощущал на себе его фантастического высокомерия. Кроме того, если верить Реймонду, еще оставались некие «предметы». А что, если эти предметы и рванут в Москве в грядущее воскресенье?

«Стоп! — приказал он самому себе. — Выбрось Реймонда из головы! Вспомни предупреждение Форда, подумай о Ребекке и о собственной жизни. Ты все равно не можешь ничего поделать, поэтому отойди в сторону».

Мартен сделал глубокий вдох и продолжал свой путь. Он дошел до угла и остановился, дожидаясь, когда загорится зеленый свет. И тут на него вновь накатили тревожащие мысли о загадочном И.М. и о грядущих событиях в Москве. Но даже если 7 апреля не более чем дата, то загадочный И.М., ключи от банковских ячеек, чартерный самолет, относительно которого так никому ничего и не удалось выяснить, нельзя сбрасывать со счетов. Потому что за инициалами скрывался конкретный человек. И наверняка Вермеер, какова бы ни была цель его приезда в Лондон, думал так же, потому и расспрашивал бармена про таинственную личность.