– Безобразие! Катастрофа! Кто теперь будет за все отвечать?

Громовые раскаты донеслись до Кензи, когда она уже открывала дверь в конференц-зал. Мечтая лишь об одном – съежиться так, чтобы ее никто не заметил, – Кензи повернула ручку и проскользнула внутрь.

Окна были задернуты тяжелыми шторами, и лишь косые лучи зимнего солнца освещали внушительную фигуру Шелдона Д. Фейри, сидевшего во главе длинного стола заседаний.

– Как могло это случиться... этот грандиозный скандал, мне совершенно непонятно...

Кензи бесшумно прикрыла за собой дверь и на цыпочках прошла к дальнему концу стола, по сторонам которого сидело всего несколько человек. Настроение у всех было явно подавленное.

– ...но так или иначе он случился, и теперь нам грозит не только судебная тяжба, но и дипломатический кризис в отношениях Соединенных Штатов и Германии. Ситуация совершенно нетерпимая!

Всех присутствующих передернуло, но Фейри, кажется, и не заметил этого, ибо, подобно кошке, чувствующей приближение очередной жертвы, он медленно повернулся на своем эргометрическом кресле, поставленном сюда по распоряжению Дины Голдсмит, и впился взглядом в Кензи.

– Ага, если только мне не изменяет зрение, блудная дочь явилась!

Кензи неловко затопталась на месте.

– Спасибо, что почтили нас своим присутствием, – насмешливо продолжал он. – Надеюсь, я не оторвал вас от чего-нибудь серьезного?

– Ну что вы, сэр! Извините за опоздание, – вспыхнула Кензи.

Она воздержалась от дальнейших оправданий, и Фейри уже спокойнее предложил ей занять свое место.

– Слушаю, сэр.

Кензи сделала еще несколько шагов и опустилась на свободный стул рядом с Зандрой. Хватило одного взгляда, чтобы подтвердились самые худшие ее предположения.

Заседание сегодня явно чрезвычайное – собралась вся верхушка «Бергли».

Главный аукционист, первый вице-президент, начальник юридического отдела, глава управления по связям с общественностью, главный бухгалтер. Ну и вся команда из отдела старых мастеров – Бэмби Паркер, Арнольд Ли, Зандра, а теперь вот и она, Кензи.

Фейри строго посмотрел на нее.

– Как я уже только что сказал вашим коллегам, мисс Тернер, мне позвонил государственный секретарь. Догадываетесь, по какому поводу?

– Боюсь, что да, сэр. Речь скорее всего шла о Гольбейне.

– Вот именно. – Фейри слегка улыбнулся, нет, даже не улыбнулся – оскалился. – Он мне сказал, что германский посол от имени своего правительства официально заявил протест в связи с продажей похищенных национальных ценностей. Мало того, по поручению Немецкого института культуры прокурор Франкфурта выдвинул обвинение в хищении против пока не установленной личности или личностей.

– Ничего себе, – пробормотала Кензи.

– Вот именно ничего себе! – Фейри оперся ладонями о стол и, незаметно поглядывая на свои хорошо отполированные ногти, бросил взгляд на Кензи. – Мисс Тернер, вас, кажется, мистер Споттс ценил особенно высоко. Так вот, не откажите в любезности поделиться своими соображениями. Как вы, лично вы считаете: что можно сделать, чтобы хоть как-то замять этот скандал?

– Что ж, выбор у нас невелик, – немедленно откликнулась Кензи. – Начать с того, что нам не следовало вообще принимать на консигнацию эту картину. Если припоминаете, еще в ноябре прошлого года я подала вам докладную, в которой говорилось о ее сомнительном происхождении. Там же содержалась рекомендация либо вообще не выставлять ее на аукцион, либо хотя бы отложить торги до тех пор, пока мы не получим неопровержимых доказательств, что с ней все чисто. Помимо меня, записку подписали мистер Ли и мисс фон Хобург-Уилленлоу.

– Да, да, да, – раздраженно зачастил Фейри. – Но все это прошлогодний снег. А мне надо знать, что делать сейчас.

– Есть два бесспорных факта. Первое: мы приняли картину на торги. Второе: именно она украшает обложку каталога. – Кензи подняла лежащий перед ней буклет. – Тут уж ничего не попишешь, что сделано, то сделано. – Она бросила буклет на стол. – По-моему, остается только надеяться, что все как-нибудь уладится.

– Иными словами, надо снять картину с торгов?

– Да, сэр. И публично заявить о том, что мы собираемся начать расследование. Боюсь, что любое иное решение будет означать... грубо говоря, что мы торгуем ворованным.

При этих словах Фейри поморщился.

– Ну? – Он обвел взглядом присутствующих. – Кто-нибудь желает возразить?

– Если позволите, сэр, – заговорила Эллисон Стил, главный аукционист. – Мисс Тернер, вам не кажется, что вы слишком драматизируете ситуацию и торопите события?

– Напротив, мисс Стил, – покачала головой Кензи, – мне кажется, что мы действуем слишком медленно. Что касается драматизма, то не я созвала это срочное совещание.

В конференц-зале повисла тяжелая тишина.

– Слишком многое поставлено на эту картину, – заметил наконец главбух Фред Каммингс. – Главное, уже объявлена начальная цена – двадцать пять миллионов. Если снять ее с торгов, придется заплатить два с половиной миллиона комиссионных покупателю и столько же продавцу. – Он постучал ручкой по обложке блокнота. – Таким образом мы теряем пять миллионов. Или даже больше, если наши предварительные расчеты окажутся заниженными.

– При всем уважении к вам, мистер Каммингс, – возразила Кензи, – согласиться не могу.

– Почему же?

– Вы исходите из того, что картина будет наверняка продана – как минимум за назначенную цену. Но ведь все мы по опыту знаем, что так бывает далеко не всегда. Иные лоты вообще не находят спроса. Короче говоря, у нас сейчас не синица в руках, а журавль в небе. Даже два журавля. На мой взгляд, если мы снимем Гольбейна с торгов, ничего особенного нам не грозит – по той простой причине, что картину могут вообще не купить.

– Пусть так. – Каммингс отложил перо и нахмурился. – Но нельзя забывать, что Гольбейн – жемчужина нынешнего аукциона. Не выставив ее, мы недосчитаемся слишком многих потенциальных покупателей.

– Тут спора нет, – кивнула Кензи. – Но боюсь, нам придется пойти на этот риск.

– Даже если общая предварительная стоимость лотов сократится со ста двадцати миллионов до девяноста пяти?

– Да.

– Мисс Тернер, – степенно заговорил первый вице-президент Дэвид Банкер, – а не кажется ли вам, что, если отказаться от Гольбейна и если другие предметы не дотянут до назначенной цены либо вовсе не будут проданы, мы и девяноста пяти миллионов не получим?

Кензи почувствовала себя свидетелем под перекрестным допросом.

– Не исключено, сэр.

– И вы готовы примириться с тем, что в сравнении с «Сотби» и «Кристи» наша выручка за старых мастеров в этом сезоне окажется... э-э... как бы это сказать... не слишком впечатляющей?

– Готова, сэр.

– А вот наши акционеры, боюсь, не совсем готовы к этому, – кисло пробормотал Банкер.

– Ваша правда, сэр.

Ее голос прозвучал словно из подземелья. В наступившей тишине было слышно только тиканье больших напольных часов работы старых голландских мастеров. И вдруг сквозь двойные окна, будто кто-то щелкнул выключателем, хлынул городской шум: сигналы попавших в пробку автомобилей, рев сирены «скорой помощи», визг тормозов, ровный гул пролетающего самолета.

– К словам Дэвида следует прислушаться, – откашлялся Фейри. – Вот вы, мисс Тернер, что сказали бы собранию разъяренных акционеров?

– Правду! – Кензи храбро выдержала его взгляд. – Чистую правду.

– Правду! – насмешливо передразнил ее Фейри. – Не стройте из себя наивную девочку, мисс Тернер. Неужели вы действительно думаете, что правда интересует акционеров больше, чем ежеквартальные дивиденды?

– А почему бы и нет? – возразила Кензи. – Надо только внятно им растолковать, что разумное решение этой проблемы напрямую связано с их дивидендами. Ведь речь идет о репутации «Бергли».

– Продолжайте. – Фейри нервно побарабанил пальцами по столу.

– О Господи, сэр! – Кензи запустила руки в волосы и вскочила со стула. – Да вы сами подумайте! Что значат какие-то там двадцать пять миллионов в сравнении с самым большим достоянием «Бергли» – его трехсотлетней незапятнанной репутацией? Разве не должны мы любой ценой ее защищать?