Роберт наклонился к Шелдону и ткнул себе пальцем в губы:

– Говорю по слогам. Мисс Паркер назначается руководителем отдела живописи старых мастеров. Ее прежнее место занимает подруга моей жены. Все! А теперь извольте ответить, собираетесь ли вы выполнить мое указание? – Роберт грозно насупил густые брови. – Да или нет? Больше мне от вас ничего не нужно.

Шелдон подавил вздох. Сопротивляться бессмысленно, это очевидно. Если уж Голдсмит вбил себе в голову, что Бэмби Паркер надо повысить, то можно не сомневаться, своего он добьется, пусть все остальное, включая «Бергли», летит в тартарары.

– Как вам будет угодно, сэр, – выдавил из себя Шелдон и изо всех сил стиснул зубы, чтобы унять охватившую все тело дрожь.

Величественным кивком Роберт принял капитуляцию.

– Ну что ж, коль скоро мы решили все свои проблемы, отчего бы не присоединиться к гостям? А заодно скрепим наше соглашение рюмочкой.

Шелдон механически кивнул. Презрение к самому себе лишило его дара речи, он едва держался на ногах. Погруженный в невеселые мысли, он вяло поплелся за Голдсмитом. Впервые за все время своей безупречной профессиональной деятельности он совершил нечто немыслимое, даже невообразимое – сознательно пошел на компромисс и предал доверенное ему всеми уважаемое дело.

Неужели этот поступок станет надгробным камнем его карьеры? Многие годы он с честью вел корабль через любые потрясения, любые экономические бури, которые всегда умел предвидеть. Даже представить себе невозможно, что десятки замечательных побед внезапно обернутся... чем?

Предательством? Изменой? Проституцией?

Он чувствовал себя Иудой.

Нет, поправил он себя, хуже! Иудой, получившим свои тридцать сребреников.

И у человека, только что унизившего его столь безжалостно, хватает наглости по-приятельски обнимать его за плечи?

А впрочем, какое уж тут приятельство? Ничего похожего. Тут совсем другое: Голдсмит просто лишний раз дает ему понять, кто из них двоих кукла, а кто кукловод.

Наконец-то Карл Хайнц смог оставить свой пост у главного входа и присоединиться к собственным гостям. Он расхаживал по залу, останавливаясь то тут, то там, когда по залу вдруг пробежал, подобно набирающей силу волне, некий шепоток. А затем будто кто выключил рубильник – все разговоры смолкли и наступила полная тишина, нарушаемая лишь волшебными звуками моцартовского «Квартета си-минор».

Все взгляды обратились на припозднившуюся пару.

Он – баснословно богатый, необъятных размеров пучеглазый банкир, распространяющий вокруг себя атмосферу старомодного величия.

Но главное – она. После принцессы Ди и королевы Елизаветы это, несомненно, была самая знаменитая женщина в мире – живая легенда, и соответственно встретили ее с немым восторгом и почтением, подобающими богине, сошедшей на грешную землю прямо с Олимпа.

Ребекка Корнилл Уэйкфилд Ланцони де ла Вила явно того заслуживала.

Вместе со своей сестрой-близняшкой она родилась в обнищавшей семье голубых кровей, проживающей в сельской местности штата Нью-Джерси. К счастью, близнецы Корнилл, как их прозвали в аристократических кругах, были умопомрачительными красавицами. А что еще важнее, природа наделила обеих самым практичным из всех возможных талантов – исключительной способностью выбирать нужного мужа.

Сьюзи (она была на шесть минут старше) вышла замуж и похоронила на редкость преуспевающего французского виконта, после чего заключила брачный союз с богатейшим из голливудских продюсеров – союз, завершившийся во благовременье разводом с грандиозными отступными в ее пользу. При этом она сохранила титул, унаследованный от первого мужа.

Ребекка, бывшая еще красивее сестры, похоронила трех мужей и, подобно Сьюзи, осталась бездетной, что часто случается у однояйцевых близнецов. Но если замужества сестры были просто удачными, то у нее – вообще на грани гениальности.

Первым ее мужем стал Уильям Уинтертон Уэйкфилд Третий, самый либеральный из всех республиканцев—президентов Соединенных Штатов, оставивший вдове, помимо высочайшего общественного положения, состояние, оценивавшееся цифрой от двадцати до тридцати миллионов долларов.

Второй муж Ребекки, богатый грек Леонидас Ланцони, сделал ее владелицей незыблемой финансовой империи, в сравнении с которой даже капиталы первого мужа могли показаться песчинкой.

Последний же супруг Ребекки, герцог Хоакин де ла Вила, шестидесятилетний испанский аристократ-плейбой, обладавший, к несчастью, склонностью к езде на скоростных автомобилях, наделил Бекки большим количеством титулов, нежели она могла запомнить, а также граничащим с неприличием презрением к богатству.

В результате Ребекка Корнилл Уэйкфилд Ланцони де ла Вила, или Бекки Пятая, как с легкой руки журналистов стал называть ее весь мир, занимала в высшем обществе положение совершенно уникальное – она была подобна солнцу, вокруг которого вращаются планеты.

В ее внешности сочетались загадочная бледность лица и совершенно потрясающая, идеальных пропорций фигура. Волосы соболиного цвета были зачесаны за уши и задиристой запятой выглядывали из-под мочек; тугая, в результате подтяжек, кожа; гордый профиль Нефертити и глаза необыкновенного фиалкового цвета.

Но более всего привлекала в Бекки Пятой не просто красота, а стиль: она царственно плыла по жизни, распространяя вокруг себя атмосферу тайны и недоступности.

Сегодня, как обычно, она явилась в сопровождении двух охранников – привилегия, положенная всем бывшим президентам США и их женам. И – тоже, как обычно, – наряд на ней был совершенно сногсшибательный, а украшения – фантастические по величине и изяществу.

Карл Хайнц быстро пересек огромную залу. Гости расступались перед ним, как Красное море перед Моисеем.

– Бекки! – Он взял ее за руки и, почти не прикасаясь, расцеловал в обе щеки. – Какая честь!

Она одарила его таинственной улыбкой, запечатленной некогда Леонардо. «Знаменитой улыбкой Моны Лизы», как пишут журналисты.

– Разве я могла позволить себе не прийти к вам в такой день, Хайнц? – Те, кто слышал Бекки впервые, наверняка удивились бы ее хрипловатому голосу. – Неужели вам сорок? Невероятно!

Как ни странно, именно Бекки, жена испанца, а не ее сестра Сьюзи, побывав замужем за французским виконтом и неисправимым франкофилом, постоянно перемежала свою речь французскими словами, так что язык этот вполне можно было бы назвать франглийским.

– По мне, так вам никак не дашь больше двадцати девяти, – продолжала Бекки.

– Если уж кто не стареет, то это как раз вы, – усмехнулся Карл-Хайнц. – И как это у вас получается, Бекки? Нет, вы просто обязаны поделиться своей тайной!

На ее губах продолжала играть та же загадочная, непостижимая улыбка.

– Если когда-нибудь я решусь на это, вы будете первым, кто ее узнает.

Понимая, что это не более чем шутка, Карл Хайнц театрально поднял брови и повернулся к спутнику Бекки.

– Лорд Розенкранц, – слегка поклонившись, он крепко встряхнул руку господина с густыми бровями, – рад снова вас видеть.

– А обо мне уж и говорить нечего, – расцвел известный финансист. – Примите мои самые искренние поздравления.

Пока мужчины говорили, Бекки царственным взглядом обвела зал, нарочно глядя поверх голов, так чтобы никого не выделять, – манера, которую она усвоила, сопровождая первого мужа во время его президентской кампании.

– О Господи! – негромко проговорила она. – Да здесь, похоже, весь Нью-Йорк сегодня!

– Все в порядке, – поспешил успокоить ее хозяин, знавший, что Бекки недолюбливает толпу, даже и великосветскую, – вы как раз вовремя. Мы собираемся садиться за стол, а поскольку к ужину приглашена только половина, народу заметно поубавится. Но сначала нам с вами все же придется немного походить по залу. То есть, – спохватился он, памятуя о высоком положении гостьи, – если вы, конечно, не против.

Бекки Пятая храбро взяла его под руку.

– Сегодня ваш день рождения, так что вам и командовать парадом, – величественно бросила она. – Вперед!