«Он мой родич, – упрямо твердила себе Зандра. – И не дай Бог... кровосмешение или что-то очень близкое к тому...»

Положим, родственник он очень дальний, так что как раз на этот счет можно вроде бы не волноваться. Но это ей так кажется, а что скажут люди?

«И все же как было бы здорово, – подумала она, искоса поглядывая на него, – какое блаженство...»

Ибо действительно о таком, как Карл Хайнц, женщина может только мечтать. Умопомрачительный красавец. Харизма, какую нечасто встретишь. За спиной фантастическая родословная. И еще – он внушает удивительное чувство надежности, которое, наверное, можно счесть побочным продуктом богатства и власти. И выглядит куда моложе своих сорока.

«Да поможет мне Бог! – мысленно взмолилась Зандра. – Почему он не остался с Диной и Бекки? Зачем ему понадобилось меня провожать?»

Зандра и думать забыла о светофорах, прохожих и даже о шуршащих по мостовой машинах. Близость Карла Хайнца не позволяла замечать ничего другого.

– Осторожно! – Карл Хайнц схватил ее за руку и рванул на себя как раз тогда, когда мимо, едва не задев ее крылом, промчалось такси.

– Ну нельзя же так, едва под колеса не угодила! Надо все-таки смотреть по сторонам.

Зандра подняла голову и слабо кивнула. Видно было, что она не на шутку испугана.

– Все в порядке? – Карл Хайнц пристально посмотрел на нее и притянул к себе.

Его прикосновение было таким волнующим, а беспокойство таким неподдельным, что Зандре показалось, будто она тонет в бездонной глубине глаз этого человека.

Тут она поняла истинный смысл происходящего.

Есть мужчины – маменькины сынки. Есть мужчины-добытчики. Есть мужчины-защитники. И только в одном из миллиона все это соединилось. В Карле Хайнце. Зандра осознала это с пронзительной ясностью.

Его голубые глаза полыхали жарким пламенем, ветер трепал редеющие (чего он, отметила Зандра, и не думал скрывать) волосы. Красивый, стройный, безупречно ухоженный, Карл Хайнц тем не менее не походил на юного Аполлона, и в этом все дело. Что привлекало в нем, так это как раз зрелая мужественность. А Адонисов она в своей жизни навидалась.

Все дело в родословной.

Их семьи связаны веками. В далеком прошлом о генетике и ее законах мало кто думал, все были озабочены политическим могуществом, укреплением власти и общественного положения, умножением земель и богатства.

Неудивительно, что в королевских семьях Европы случались гемофилия, слабоумие, врожденное уродство, да мало ли что еще.

Но в последнее десятилетие второго тысячелетия от Рождества Христова все уже прекрасно понимали, чем чреваты внутрисемейные брачные связи. И у Зандры не было ни малейшего желания играть в такую рулетку. На кону, в конце концов, сама жизнь.

Зажегся зеленый свет, но Карл Хайнц и Зандра даже не пошевелились, мешая пешеходам, струящимся по улице в обоих направлениях. Сердитые оклики до них, казалось, не доносились.

– Что ж, теперь можно идти, – улыбнулся Карл Хайнц и выпустил ее.

Зандра чуть не упала – настолько неожиданно растворилось теплое кольцо его рук.

Надо заставить себя идти. Зандра прекрасно это сознавала, однако же, не двигаясь с места, продолжала смотреть на него, и, хотя дул холодный январский ветер, на лбу у нее выступили крупные капли пота.

«Да что же это со мной происходит? Что я на него уставилась? Нет, надо кончать этот спектакль!»

Хоть и с огромным трудом, Зандре удалось все же отвести от него взгляд, и поспешно, пока снова не накатила слабость, она бросилась через улицу, словно хотела убежать от самой себя.

Карл Хайнц быстро нагнал Зандру и приспособился к ее стремительному шагу. Дышал он шумно и тяжело. Как бы то ни было, выбор у него невелик. Можно отстать, и пусть себе идет одна. Но можно и идти рядом, удовлетворяясь взглядами исподтишка.

Карл Хайнц выбрал второе – и не из самолюбия, а просто потому, что в присутствии Зандры и солнце светило ярче.

Его прямые лучи падали на каштановые волосы девушки, придавая ей сходство с героинями картин прерафаэлитов.

При очередном порыве ветра волосы Зандры рассыпались по лицу, она нетерпеливо их откинула, и этот непроизвольный жест показался ему вдруг удивительно прекрасным. Карлу Хайнцу захотелось быть на месте ветра и самому растрепать эти чудесные пряди.

Ну почему же, почему, спрашивал он себя, именно этой женщине суждено было заставить его понять, что он потерял, годами волочась, словно мальчишка, за любой юбкой? Подумать только, даже сама перспектива домашней, оседлой жизни кажется в ее присутствии не таким занудством, каким всегда представлялась, а хорошим, славным делом!

Именно поэтому так больно ему было от того, что она словно его не замечает, больше того – старается отделаться как можно быстрее. Можно подумать, они просто случайно столкнулись на улице.

Наконец, прошагав в молчании целый квартал, Карл Хайнц не выдержал. Нет, он просто обязан сломать разделяющую их невидимую стену! Иначе с ума можно сойти.

Он крепко стиснул ее ладонь и заставил остановиться. Зандра неохотно повернулась к нему.

– О Господи, да объясни же мне, что с тобой? В чем дело?

Не отвечая, Зандра высвободила руку и отвернулась, с преувеличенным вниманием изучая пыльную витрину ближайшей скобяной лавки, словно там были выставлены не замки, дверные ручки и ключи, а новые модели летних платьев.

Карл Хайнц вздохнул:

– Ну что ты молчишь? Неужели трудно сказать, что не так?

– А что не так?

– Не знаю. Все жду, что ты объяснишь.

– А может, и объяснять нечего?

И, утратив наконец интерес к скобяным товарам, Зандра двинулась вперед, глядя прямо перед собой. Ее замкнутый вид совершенно не располагал к продолжению беседы.

Так, в полном молчании, они и дошли до здания в псевдоренессансном духе, где она работала.

Зандра испытывала странное ощущение – что-то среднее между облегчением и сердечной болью. Облегчение – потому, что можно наконец избавиться от неуютного присутствия Карла Хайнца; боль – потому, что, сколь бы она того ни желала, отношения между ними не могут – не должны! – сложиться, как обычно между мужчиной и женщиной.

Все так же, не говоря ни слова, они стояли на пронизывающем ветру под широким козырьком у входа. Зандра тоскливо поглядывала на привратника и огромные стеклянные двери, за которыми ее ждало избавление.

Но обыкновенная вежливость требовала хотя бы попрощаться с Карлом Хайнцем. А для этого придется к нему повернуться.

Зандра медленно подняла взгляд.

Ну вот. Так она и знала. Эти пронзительные голубые глаза просто завораживают, они лучше всяких слов говорят о любви, желании, верности. В горле у нее застрял комок.

Да, против матушки-природы не пойдешь.

Молчание становилось все тяжелее.

Нарушил его в конце концов Карл Хайнц:

– В ближайшие несколько недель я буду в городе.

Зандра снова метнула отчаянный взгляд на дверь.

Он взял ее за руки.

– Понимаю, сейчас ты торопишься. Работа. Но не надо вести себя так, словно я тебе совсем чужой. Хорошо?

Зандра неопределенно кивнула, что можно было истолковать двояким образом: может, она просто дает понять, что его слова услышаны, а может, соглашается. Это как посмотреть.

Но сказать что-то все равно надо, нельзя же молчать до бесконечности.

«Слишком уж глубоко он проник мне в душу, – подумала Зандра. – Надо держаться подальше, так нам обоим лучше будет. О новых свиданиях не может быть и речи».

А вслух Зандра неопределенно сказала:

– При случае позвоню.

Что ж, это просто слова. Невинная ложь. Общепринятый ритуал.

– Пока. – И Зандра с быстротой молнии метнулась к двери.

У Лилы Понс были апартаменты в Ривер-Хаусе – по мнению многих, самом престижном месте Нью-Йорка. Когда-то давно это огромное здание выходило фасадом прямо на Ист-Ривер, где у него был собственный причал. Потом, как и многое другое, причал вместе с яхтами исчез, но сам Ривер-Хаус сохранился.