Ах да, ещё и этот.

Последний штрих в картине под названием “этот день просто не мог быть хуже”.

Впрочем, моя судьба всегда умела доказать, что хуже есть куда. В этом она ни за что не подведёт.

В очередной раз отложив подальше на полочку сознания мысли о дворце, Лит-Тире, первой жене, младенце, должности мусорщика и (ах да, куда ж без неё) великой любви, я отвёл взгляд от звёздного неба и без особенного восторга уставился на гаремного кошака.

— Идём, — бросил он.

И мы пошли, прямо сквозь тихий и тёмный парк кампуса.

Некоторое время мы молчали, но потом я решил, что мы отошли от домика леди Шийни достаточно, чтобы выпустить одного из драконов в этой комнате на свет.

— Ты знаешь, кто я, — это не то чтобы даже был вопрос. Учитывая, что он уже видел и слышал, играть в поддавки бессмысленно.

— Догадываюсь, — хмыкнул ректор. — Хотя леди Шийни не раскрыла твоё инкогнито, если ты об этом спрашиваешь. Но я знаю её давно и хорошо. На свете есть только одна мегаломаньячная задница, о которой она говорит с таким выражением в глазах.

— Ты очень смелый кот, — заметил я сухо.

“И очень тупой,” — это я придержал при себе.

Пока что.

— А, боюсь-боюсь, — фыркнул Бонифаций. — Таким образом намекаешь, что ты — страшный и ужасный дракон-император, который меня убьёт, вдруг что? Теряю от страха достоинство и штаны!

Я удивлённо посмотрел на кошака. Неужели и правда бессмертным себя считает? И упомянутым достоинством не дорожит? Я не самый обидчивый по меркам своей должности, опять же, через голову леди Шийни прыгать при нормальных обстоятельствах не стал бы, что бы она там сама об этом ни думала. Она права в том, что мы знаем правила игры. И да, разумеется, мы не можем себе позволить признать и вывести на свет того конкретного дракона в комнате, но оба знаем прекрасно, что он есть.

Но это не значит, что моё терпение безгранично.

— Да, да, — хмыкнул Бонифаций. — Дай угадаю ещё раз: твоё терпение не безгранично, или что-то вроде?

Я моргнул.

Бонифаций рассмеялся.

— Если бы ты знал, сколько таких, как ты, я повидал, — сказал он. — И скольким устроил личную жизнь, заслуженно и не очень… Но ты — это уникальное явление. Как я тебя ненавижу, если б ты знал… Хотя да, таким, как ты, такое не говорят в лицо. По крайней мере, до предпоследнего мига — того, после которого головы летят на землю, а короны меняют владельцев.

Я оценивающе посмотрел на кошака.

Мне не нравится это признавать, но сейчас я в его власти. И завишу от его порядочности и милости, что… Скажем, исчезающе редко кончается хорошо, особенно в случаях, когда сторонам есть, что делить.

— И потому ты решил рассказать мне о своих чувствах сейчас. Очень… смело с твоей стороны.

Гаремный кошак хмыкнул.

— О, понимаю. Ты подразумеваешь, что я вмешаюсь в твоё испытание и использую свою власть, чтобы навредить? Нет, парень. Я, видишь ли, не ты.

— Как мило… Но знаешь, что-то я не помню, чтобы ты высказывал мне свою ненависть до того, как я стал слабым котом. Отличная иллюстрация храбрости!

— Во-первых, мы не встречались. Во-вторых, мало смысла говорить с тем, кому корона давит на мозг. В-третьих, мне в целом нравится жизнь и я наслышан о твоей очаровательной манере украшения залов.

— Как я и сказал, образец смелости, — сказал я пренебрежительно.

Гаремный кошак тихо рассмеялся.

— Знаешь, что меня умиляет в императрятах всех мастей и масштабов, начиная от тех, чьё царствие ограничивается кухней, и заканчивая теми, что похожи на тебя? Вы обожаете выворачивать всё так, как будто бояться за свою жизнь — стыдно. “Ах, я несчастная недопонятая миром задница, никто не говорит мне правду в глаза, все меня боятся. На вершине так одиноко!.. Ну да, тот, кто скажет что-то не то, рискует оказаться без работы, или без зубов, или в тюрьме, лишиться средств на существование или головы — но подумаешь! Им должно быть стыдно за свою трусость!” Но парень, нет. Шутка в том, что, если люди вокруг тебя боятся сказать тебе что-то, стыдно должно быть не им.

Я сверкнул на кошака глазами.

— Как будто ты говоришь это всё сейчас не для того, чтобы потешить своё самолюбие. Злишься, что леди Шийни любит меня больше?

Бонифаций усмехнулся.

— Злюсь.

Ладно, это было не сложно, я даже растерялся немного. Обычно такие вещи не признают вслух? Это слабость? Кошак облезлый, что с тобой не так?!

Гаремный кот между тем рассмеялся, как будто, сказав это вслух, он почувствовал облегчение.

— Злюсь, и иногда мне совсем не нравится моя работа, — сказал он тем небрежным тоном, которым принято признавать очевидное. — Не всегда, и я знаю, что у всего есть цена. И всё же, иногда наблюдать за тем, как корабль истории проплывает мимо тебя, немного более одиноко, чем кажется. Я устроил множество союзов за эти триста лет, и некоторые из них на мой взгляд этого пресловутого “счастливого конца” совсем не заслуживали. Но что значит мой взгляд, верно? Никакая субьективная точка зрения не может охватить всего пространства; нужно отбрасывать все личные суждения, когда в твоих руках чужие судьбы. И иногда это злит. Особенно сейчас, когда я должен…

Он помолчал, а потом совершенно по-кошачьи фыркнул. Я смотрел на него, слегка удивлённый.

Это… не совсем тот поворот, который я ожидал от этого разговора.

— Я знаю гейсы, — сказал он, — и понимаю, почему для таких, как я, важны бесстрастность и невмешательство. Но иногда это злит. Вся эта “будь проводником судьбы, не оружием её” штука. Обычно мне это легко даётся, но иногда — нет. “Относись с пониманием к чужим слабостям, никогда не причиняй вреда из корыстных и личных мотивов, доверяй Тьме Предвечной и только ей. Не обсуждай и не осуждай, не обладай и не держи, не заменяй суть формой.” И всё прочее. И я понимаю, зачем эти ограничения нужны. Но иногда, как вот сейчас, я спрашиваю себя: насколько удобнее быть таким, как ты, а не таким, как я? Не мучиться всякими там равновесиями мира и невмешательствами, а просто творить, что в голову взбредёт, потому что тебя в детстве башкой об стенку недолюбили?

— Ты предлагаешь мне всплакнуть от сочувствия к твоему экзистенциальному кризису?

— Я предлагаю тебе вытащить голову из задницы.

Я прищурился.

Кошак звучал как Минночка, во многом. Это даже вызвало лёгкую ностальгию.

Со мной редко так разговаривают… пожалуй, никто, кроме Мин-Мин и Шийни, не решается — если я не инкогнито, конечно.

Когда инкогнито, я выбираю самые сомнительные компании из возможных, начиная от борделей и бродячих артистов заканчивая наёмниками и гильдией убийц.

Быть может, в ретроспективе, после длительных велеречивых придворных разговоров, в ходе которых “пошёл на хуй” говорят, используя витиеватые сравнения и поэтическую белиберду про ивы и пруды, мне действительно нравится, когда ко мне проявляют неуважение. Но не то чтобы я мог себе это позволить; власть накладывает обязательства.

Я даже люблю играть в это в постели, преимущественно с леди Шийни, просто потому что…

Хм.

Ладно, в этой коробочке слишком много распаковывать.

— Мне всё же нужны разъяснения, знаешь ли, — сообщил я гаремному кошаку. — Чья задница и чья голова; лучше в письменном виде, с печатью и подписью.

— Перетопчешься, — ответил Бонифаций, — у меня лапки. И паршивый день. И студенты один другого психованней. И ты, как сраная вишенка на торте. Пока был котом, я этими грёбаными вишнями всегда давился!

— И при чём тут вишни?

— При том, что я тебе не помощник в некоторых вопросах. Сам ищи, какую голову из какой задницы вытаскивать, у меня и без тебя проблем хватает. И говорю я тебе всё это, просто потому что должен сказать. Для себя и для дела. Моё дело маленькое: да, я тебя терпеть не могу. Ты эгоцентричное говно, которому никто никак не стукнет по носу. Но нет, я не собираюсь создавать тебе проблемы и саботировать твою ситуацию. Мне очень хочется, правда. И именно потому, что очень хочется, я и не собираюсь.