И лишь потом вспомнил о капитане. Видимо, извинившись перед Ибисом, он надел на голову шлем:

— Алексей Иванович, ты здесь?

— Конечно здесь. А где же ещё?

— Сколько это заняло?

— Больше четырёх часов… — отозвался Касаткин и сразу добавил, сдерживая нетерпение:

— Так они… эльфы?

Тиран тихо рассмеялся:

— Нет. Они называют себя лемурийцами. А корабль, на котором мы сейчас называется, — «Левиафан-2». Они в беде. Им нужна помощь. И, скорее всего, нам понадобится их поддержка тоже. Так что тебе, Алексей Иванович, придётся освоить их язык, чтобы поговорить с капитаном. Но сначала — их надо накормить.

Передай Каре шлем и еды на десятерых. Она разберётся. А я скоро вернусь и всё объясню подробнее.

— Добро, — согласился Касаткин. Но прежде чем снять шлем, задал ещё один вопрос:

— Слово?

— Какое слово?

— То, что девушки произнесли, когда Храбрец был рядом. «Ронта». Что оно значит?

Олег задумался на мгновение и ответил:

— Ближе всего к нашему языку — «маленький друг».

— Хорошо, — кивнул Касаткин. — Конец связи.

— Прошло девять часов после посадки «Обжоры» в ангаре гиганта, когда капитан впервые ступил на мостик «Левиафана-2». Его словарный запас заметно расширился: та же процедура, что прошёл Тиран, помогла и ему. Алексей Иванович буквально горел желанием наконец услышать ответы на вопросы, что роились в его голове, как рой пчёл. Но Ибис, сопровождавший капитана «Обжоры», отказывался что-либо пояснять. Лишь коротко обмолвился, что право разъяснять происходящее принадлежит исключительно командиру «Левиафана». Именно к нему и спешил сейчас Касаткин.

Мостик «Левиафана-2» производил впечатление одновременно масштабного и угасающего центра управления. Просторное дугообразное помещение с десятком рабочих станций — из которых работали только две. Остальные пустовали, словно ждали экипаж, который уже не придёт.

Двое лемурийцев за пультами выглядели истощёнными. Щёки впалые, кожа серо-оливковая, с желтоватым отливом, будто пересохшая. Казалось, они держались исключительно на дисциплине и упрямстве. «Краше в гроб кладут», — вспомнилась Касаткину присказка бабушки Тани.

В центре, у командного поста, стоял лемуриец в золотистой форме. Очень старый. Его лицо напоминало потрескавшееся дерево, глаза — тусклые, глубоко посаженные, с лёгкой дымкой, как у больного. Пепельно-серебристые волосы обрамляли заострённые уши. С виду он походил скорее на воскресшего мертвеца, чем на боевого капитана инопланетного корабля.

Рядом находилась Кара. Всё такая же сдержанная и внимательная, но теперь в её фигуре чувствовалась особая напряжённость. Она стояла так, словно одновременно была помощником, телохранителем и внучкой, чья забота выходила за рамки долга.

Когда Касаткин вошёл, капитан повернул голову и посмотрел на него. И сразу стало ясно: несмотря на изношенное тело, разум старика оставался живым и цепким. Это был не просто взгляд — он изучал, просчитывал, сопоставлял.

Касаткин невольно выпрямился.

Впереди его ждал важный разговор.

— Я — командующий «Левиафана-2», — произнёс старец глухо, но чётко. — Моё имя Хел’Корат. Приветствую вас на борту, капитан Касаткин. Мы признательны за оказанную помощь. Уверен, у вас есть вопросы, и я постараюсь на них ответить. Но прежде позвольте уточнить: корабли, что преследовали вас… они ваши союзники? Друзья? Или враги?

Алексей Иванович приветственно кивнул и усмехнулся:

— А я, признаться, думал, это вы мне расскажете, — сказал он. — Ваши пилоты блестяще расправились с этой группой модулей. Мы даже не поняли, как. В реестрах Звёздного Флота, доступных нам, таких кораблей нет. Ни этих малых преследователей, ни крупных аппаратов на орбите Леды. Мы не знаем, кто они и откуда. Может, вы, капитан Хел’Корат, прольёте свет?

Старец слегка наклонил голову и сдержанно кивнул:

— Хорошо. Слушайте…

Это случилось задолго до моего рождения, — сказал капитан, глядя на проекцию старой карты космоса. — Ещё до того, как построили Левиафанов. Тогда по краям известного пространства летали тонкие, изящные исследовательские корабли. Не боевые. Не штурмовые. Они несли свет знания, а не оружие.

Один из таких кораблей — имя его давно забыто, а записи стерлись вместе с его телом — ушёл в дальнюю автономную миссию. Экипаж был опытный. Учёные, навигаторы, инженеры — никто не думал, что им грозит опасность в пустоте.

И вот тогда, посреди ничем не примечательного сектора, они столкнулись с другим кораблём. Не похожим ни на один из тех, что мы знали. Чужой. Тихий. Но мощный. Его корпус словно срастался с пустотой, поглощал свет и сигналы. Мы попытались выйти на связь. Отправили стандартные пакеты. Дали знаки. Ждали.

Ответа не последовало.

А через несколько минут они напали. Без предупреждения. Не с яростью — с холодной, хищной точностью. Они проникли на борт, убили экипаж, захватили один отсек за другим, и добрались до ядра. Хотели получить доступ к системе. Ко всем нашим маршрутам, сканирующим протоколам, навигационным логам.

Им почти удалось. Почти.

Корабль был запрограммирован на крайний случай. Его интеллект распознал угрозу и запустил процесс самоуничтожения. Всё было стерто — данные, оболочка, металл и тела. Только одно уцелело — вражеский корабль. Он держался в стороне, вне зоны разрушения и исчез сразу после взрыва.

Долгое время мы не знали, кто это был. Но потом они вернулись. Не один корабль, а целые флотилии. Холодные, мрачные, несущие смерть и безмолвие. Они называли себя воинами Харонской Империи.

И с тех пор молчание в эфире — больше не знак мира.

После первого контакта и самоуничтожения исследовательского судна всё изменилось. Сначала мы не поняли масштаба угрозы. Думали: может быть, это изолированный случай, ошибка, жест недопонимания. Мы ошибались.

Харонская Империя не искала диалога. Они лишь шли вперёд. Захватывали один мир за другим. Их флот двигался как рой: хищный, точный, неизбежный.

Мы не были готовы.

Наша армия — растянутая, распределённая, заточенная под защиту, а не наступление. Имперские архивы называют это время Семидесятилетней войной. Но для тех, кто жил тогда — это было семьдесят лет отчаяния, гибели и беспомощности. Мы потеряли половину территорий. Колонии, центры знаний, целые культуры были стёрты с лица звёзд. И всё это — молча, холодно, без шанса на переговоры.

Нам нужно было время. Нам нужно было оружие, равное по силе их проклятым флотилиям. И тогда появились они — Левиафаны.

Пять кораблей. Пять титанов, выкованных в недрах нашей империи. Их строили в самых глубоких верфях, под толщей льда и стали. Каждый из них — как живое существо, с собственным боевым разумом, миллионами модулей и систем. Это были не просто корабли — это были наши мстители. Наша последняя надежда.

Экипажи готовили втайне, из лучших. Только добровольцы. Только те, кто понимал: путь будет в один конец.

Задача была ясна. Ударить в самое сердце. Перенести войну на их землю. Заставить Харонскую Империю отступить. Или погибнуть, но увлечь их за собой.

Пять Левиафанов ушли в путь.

Это путешествие длилось девять месяцев. Девять месяцев сна в креокамерах. Девять месяцев тишины и ожидания. Мы шли сквозь неосвоенные секторы, обходили их патрули, пробирались по теням.

И, наконец, прибыли.

Харонцы знали. Ждали.

В их системе нас встретил флот. Тысячи кораблей. И мы поняли — они не собираются защищаться. Харонская империя собиралась идти в очередной поход.

И этот поход начинался с нас.

Выбора не было. Мы вступили в бой.

Это было не сражение — это была буря из стали, пламени и боли. Мы, пятеро, против флотилии, раскинувшейся на орбите их звезды, как чёрная корона. Корабли империи вышли нам навстречу молча, как всегда. Без угроз. Без сигналов. Без предупреждений.

Первыми обрушились они. Их торпеды шли волнами — в шахматном порядке, подрывая наши щиты, обстреливая стыковочные узлы, нацеливаясь на уязвимые места, которых, как мы полагали, у Левиафанов не было. Мы ошибались.