Из внешнего слоя брони начали подниматься антенны и сенсоры, прежде спрятанные в защитных нишах. Одни двигались рывками, другие — с плавной точностью, как будто растягивались после сна длиной в столетия.

На капитанском мостике, в центре мрака, из воздуха начала подниматься голограмма.

Сначала — великолепная модель корабля, каким он был когда-то: мощный, гладкий, идеальный, будто только что сошёл со стапелей. Его силуэт излучал мощь, симметрию, скорость.

Но затем время наложило свой отпечаток.

Голограмма дрогнула — и словно началась перемотка.

По корпусу, этаж за этажом, начали проявляться следы былых сражений: ожоги от плазменного оружия, разрывы на броне, замятые переборки. Некоторые фрагменты и вовсе исчезали — как будто были выжжены даже из памяти.

Следом вспыхнула вторая волна сигнальных огней — тестирование корпуса: этаж за этажом, секция за секцией.

— жёлтый: в процессе проверки,

— зелёный: пригоден для жизни,

— красный: разрушен, отрезан, опасен.

Красного было много.

Очень много.

Некоторые отсеки не реагировали вовсе. Другие сигнализировали об утечках, разгерметизации, остаточном излучении. Целые инженерные блоки, шлюзовые тоннели, ангары — всё оказалось мёртвым, выжженным, непригодным.

Но даже в этом изломанном виде корабль жил.

Он пульсировал огнями, сбрасывал избыточное давление, продувал воздуховоды, запускал резервные цепи.

Он собирался продолжать свою миссию.

Даже наполовину мёртвый, он готовился стать щитом для тех, кто всё ещё спал в его чреве.

Он был построен, чтобы защищать.

И он будет защищать.

Внутренние системы ожили. Потоки данных хлынули по инфо — проводам, как кровь по венам. Один за другим включались модули сканирования, анализаторы, ядра жизнеобеспечения и медподдержки.

Корабль переходил ко второму этапу — к тем, ради кого он существовал.

На основном экране вспыхнула схема креосектора: разветвлённая, уводящая вглубь корпуса сотни криогенных капсул.

Каждая — чья-то судьба. Сны и страхи. Молчаливая просьба о втором шансе.

Пошёл сбор данных. Цифры стекались в таблицу — графики, сигналы, показатели.

Капсул на борту: 980

Активировано: 573

Жизненные признаки зафиксированы: 83

Остальные — тишина. Ни пульса. Ни мыслей. Ни шанса.

Корпус тихо скрипнул — металл реагировал на движение внутренней массы. Сканеры вновь прошлись по секторам, в поиске любого шанса.

Дополнительная проверка:

70 из 83 выживших — в разгерметизированном отсеке.

Капсулы уцелели, но вокруг — вакуум. Ни тепла. Ни кислорода.

Лишь 13 капсул находились в секторе максимальной безопасности. Давление, питание, теплообмен — всё в норме.

Теоретически, их можно было пробудить относительно безопасно.

На главном мониторе загорелись тринадцать ячеек — мягкий голубой свет, как островки надежды среди хаоса.

Именно на них корабль сосредоточился.

Секунда. Другая.

Курсор переместился к панели активации. Замер.

Не алгоритм. Не протокол.

Выбор.

Он не знал, кто именно спит в этих капсулах.

Офицеры или солдаты. Руководители или подчинённые.

Но они были живы.

И они нуждались в нём.

А он — в них.

РЕШЕНИЕ ПРИНЯТО

ПРОТОКОЛ ПРОБУЖДЕНИЯ: АКТИВИРОВАН

В отдалённом отсеке что-то загудело.

Одна за другой начали открываться креокамеры.

Пробуждение началось.

Пронзительный вой сорвал тишину.

Сирена разнеслась по кораблю, врываясь в пустые коридоры, скользя по холодному металлу, отражаясь от стен, как рёв давно забытого зверя.

Когда-то, в былые времена, эта тревога означала одно: корабль в опасности.

Экипаж занимал свои места согласно штатному расписанию. Слаженно. Молниеносно.

Все знали, кто они и что должны делать.

А теперь — тишина.

Коридоры пусты.

Шлюзы молчат.

Каюта капитана — темна.

Экипаж спит. Даже после активации протокола экстренного пробуждения.

Тревога воет всё громче. Это уже не просто сигнал.

Это последний крик корабля. Его попытка достучаться до тех, кому он служил. Кого спасал. Кого оберегал.

И, кажется, он был услышан.

Кара почувствовала это первой.

Сначала — странную слабость, будто тело больше не принадлежало ей.

Потом — калейдоскоп образов.

Лица. Вспышки. Звёзды. Пламя. Крики.

Миг. Ещё миг.

Она не знала, сколько это длилось — час? День? Неделя?

Тело отказывалось выходить из креосна.

Мысли путались, проваливались, вязли.

И вдруг — музыка.

Навязчивая. Повторяющаяся.

Монотонная, но до боли знакомая.

Прямо вглубь сознания — словно стук в дверь извне.

Сознание Кары дрогнуло.

Где-то на уровне рефлекса оно узнало этот ритм.

Это был не сон.

Это была боевая тревога.

Словно взломанный замок, воспоминания начали возвращаться.

Битва. Ад настоящей войны.

Разлетающиеся в огне корабли союзников.

Гибель Левиафанов, сгорающих у чужой звезды.

И — приказ: ВОЗВРАЩАЕМСЯ ДОМОЙ.

НАЧАЛО ПУТИ.

Креосон должен был длиться девять месяцев.

Их должны были встретить родные небеса.

Но вместо этого — тьма. Тревога. И этот ритм.

Что-то пошло не так.

Очень не так.

И Кара поняла это.

Её пальцы дёрнулись.

Губы дрогнули.

Тело, с трудом, но начало бороться.

Она возвращалась.

Словно нащупав границу между сном и явью, Кара попыталась принять сидячее положение.

Она знала: сигнал боевой тревоги не звучит просто так.

Надо действовать. Надо разобраться.

Но тело отказалось подчиняться.

Руки подогнулись, мышцы предательски не среагировали.

Тяжесть в конечностях была невыносимой. Каждое движение — как сквозь вязкий гель.

Кара рухнула на пол.

Холодный металл встретил её с равнодушной прямотой.

Боли не было.

А вот растерянности — с избытком.

И злости — ещё больше.

"Чёртова креостазия…" — пронеслось в голове.

Тело казалось чужим.

Как будто оно осталось в той битве, сгорело вместе с Левиафанами, утонуло в чёрной бездне.

Чтобы поднять ногу, требовалось усилие воли, соизмеримое с запуском двигателей класса «Титан».

Чтобы шевельнуть пальцами — нужно было напрячься до дрожи.

Единственное, что по-прежнему подчинялось ей — голова.

Она подняла голову, зажмурилась от резкого света над капсулой, но через мгновение решительно осмотрелась.

Голова кружилась, но взгляд Кары понемногу фокусировался.

Свет. Тени. Контуры креокамер.

В одной неподалёку мерцали индикаторы, в другой — дрожал слабый синий огонёк.

И вдруг — шорох.

Возня. Едва различимое дыхание.

И голос. Хриплый, едва живой, но до боли знакомый:

— Кара?.. Это ты?..

Она повернула голову.

Ибис.

— Я пошевелиться не могу. Помочь сможешь?.. — голос был всё таким же, каким она его помнила — с мягкой интонацией и упрямой надеждой.

Кара хрипло рассмеялась и тут же закашлялась — лёгкие отказывались работать нормально.

— У меня те же проблемы, Ибис. Поверь, я бы с радостью встала и вытащила тебя на руках.

Он зажмурился, потом снова открыл глаза:

— Где ты?.. Я вижу только пустую капсулу.

— На полу, — буркнула Кара.

Небольшая пауза. Потом голос Ибиса:

— И что ты там делаешь?..

— Шнурки завязываю, — отрезала она с привычной долей сарказма, хриплым голосом, в котором сквозили злость, слабость и чертовски живое упрямство.

А потом, уже тише, добавила:

— Выпала. Из капсулы. Просто… выпала.

Молчание повисло между ними, но оно было другим.

В этом молчании не было одиночества.

Кто-то проснулся.

Кто-то жив.

И это меняло многое.

— Что, чёрт возьми, случилось? — голос Ибиса дрожал от напряжения. — Почему мы не можем пошевелиться?.. Это креосон так сработал?.. Или…