— Я платье хочу, Энтон! — пожаловалась я ему однажды в порыве приступа жалости к себе. Меня тетушка в одну из примерок реально так заездила.

— Не переживай. Платье — это всего лишь оболочка. А характер твой ни один корсет не удержит.

Утешил, блин. Великий утешитель невест!

На днях он даже предложил, шёпотом, словно заговорщик:

— Хочешь, я спрячу тебя в мастерской до начала свадебной церемонии? У меня там шкаф с двойным дном.

Я отказалась, но только потому, что шкаф этот предназначен для хранения шестерёнок, и перспектива прозябать до начала свадьбы среди металла показалась не менее унылой, чем рядом с тётушкой.

Так и живём: я — на фронте свадебных примерок, Энтон — на фронте шестерёнок, а тётушка — на фронте борьбы за каждую складочку на моём платье. Стив, между прочим, как истинный дипломат, появляется реже всех и делает вид, что «всё идёт по плану». Какому плану — неизвестно, но явно не моему.

Никогда не думала, что стану героиней дешёвой бульварной драмы. А вот ведь! Сижу я, значит, в гостиной, в платье цвета «ослепительный шампань с оттенком ванильного кошмара», и реву так, будто меня насильно заставляют выйти замуж, да не за благородного дракона, пусть и нервного, и с прибабахом, а за сельского старосту с тремя подбородками, животом и свинками в качестве приданного.

Нет, серьёзно. Сколько можно повторять одно и то же? Я хотела платье простое. Ну ладно, не мешок, конечно, и не рабочий комбинезон, но можно было пошить что-то спокойное, без этих адских оборочек, фестончиков, жемчужин, которые лезут во все стороны и словно пытаются удушить меня на месте. Но нет же! Тётушка Стива со знанием дела воскликнула: «Деточка, это платье подчёркивает вашу невинность!» — и я чуть не упала в обморок от смеха.

Невинность, подчёркиваемая декольте до пупка, — это, знаете ли, нечто новенькое в портновском искусстве.

Мало мне было примерок в ателье, так надо было эту показуху устроить у Энтона в мастерской! И набившиеся в “зал для торговых переговоров” родственнички были не самым большим кошмаром.

Настоящим кошмаром стала я. Я стояла перед зеркалом, окружённая воркующей роднёй, которая что-то щебетала про «выточки», «линию талии» и «утончённый силуэт». А я видела только одну большую проблему: платье будто пыталось превратить меня в ходячий свадебный торт. Причём торт из тех, что падают со стола в самый неподходящий момент и потом фигурируют в хрониках под заголовком «Катастрофа года».

Наступивший день х, день, когда платье объявили готовым и привезли со всеми почестями домой к невесте, наверное, помнить будут долго. Потому что после торжественного внесения, разворачивания и облачения невесты — то есть меня — я перестала даже пытаться быть благоразумной. У меня, конечно, ещё теплилась надежда: ну вдруг, вдруг этот кошмар будет смотреться лучше, чем на стадии примерок… чем на стадии первого лицезрения готового результата…

Ага. Сейчас.

Энтон, конечно, присутствовал на примерке. И что вы думаете? Стоял себе в углу, изображая заинтересованное участие, и иногда поддакивал, когда на него бросали строгий взгляд. Когда особенно не мог сдержаться, тихонько отворачивался и трясся от смеха. Ну а я, разумеется, всё это видела в зеркале и мысленно обещала устроить ему вечернюю лекцию о такте. Я ему такое устрою! Такое!!!!

— Не крутись, дитя, — приговаривала тётушка Барбари. — Нужно, чтобы всё сидело, как положено!

Сидеть-то оно, конечно, сидело, с этим не поспоришь. Особенно в области рёбер, где я чувствовала себя нафаршированной яблоками уткой. Каждый вдох давался с усилием, каждый выдох — с риском разорвать один из корсажных швов.

— Прекрасно, — закатывала глаза кузина Стива, — прямо как с картинки! Ах, как я вам завидую, милочка! Какая вы счастливая!

Я тихо шептала себе: «С картинки… да, с картинки в энциклопедии по пыткам».

Я еще раз посмотрела на себя в зеркало… и заревела. Настоящими, крупными, унизительными слезами. Теми самыми, которые катятся по щекам и портят даже самый стойкий макияж.

Родня переминалась и пошептывала, обмениваясь мнениями, тетушка застыла со скорбной миной на лице и ждала утешений от окружающих, извинений от меня и всеобщего одобрения.

— Всё. Конец. Свадьбы не будет! — всхлипнула я и бросила в зеркало такой взгляд, что, будь оно живым, само бы рассыпалось на осколки от ужаса.

Энтон, понятное дело, немедленно подошёл ко мне.

— Агата, — начал он как всегда чуть медленно и меланхолично, спокойный, как скала, — ты выглядишь… великолепно.

—Великолепно?! — простонала я и завизжала: — ВЕЛИКОЛЕПНО?????? Я выгляжу как взбитые сливки, упавшие в ведро с перламутровой краской!

Он нахмурился. Но глаза у него смеялись. Подлец! Предатель!!!

— Ну, сливки, конечно, не самая плохая ассоциация… — сказал он и сделал шаг назад, будто пытаясь рассмотреть картину целиком. — Нет, Агата, правда. Платье тебе идёт.

— Ты ослеп, — выдохнула я трагически. — У тебя просто эстетическое повреждение мозга от вечных экспериментов в мастерской. У тебя же пар из ушей вчера валил! С тех пор ты, видимо, потерял способность видеть очевидное.

Я села на диван и, утопая в слоях фатина, зарыдала ещё громче.

— Свадьбы не будет! — повторила я. — Я не выйду в ЭТОМ к алтарю. Мне проще убежать в лес, завести семью с ежом и питаться грибами, чем вот так вот позориться.

Энтон сел рядом. Осторожно, потому что боялся зацепиться за мои юбки (я видела, как его взгляд метнулся к кружевам с тем же выражением, каким он обычно осматривал особенно хлипкие детали механизмов).

— Агата, — сказал он мягко, — ты… ты сияешь.

— Сияю? Это пот. Мне жарко. В этом платье можно сдохнуть от теплового удара ещё до церемонии!

Он вздохнул, но не отступил.

— Послушай. Это всего лишь платье. Да, оно пышное. Да, оно… возможно, слегка чрезмерное. Но это же не о платье. Это о тебе. Ты можешь надеть хоть мешок из-под картошки — и всё равно все будут смотреть только на тебя. Потому что ты… ну, ты такая.

— Какая? — всхлипнула я подозрительно.

— Невозможная. Ужасная. Зубастая. Колкая. И самая прекрасная из всех, кого я встречал, — сказал он, и я впервые заметила, что в его голосе нет ни капли иронии.

Я замерла.

— Ты это специально, да? — прошептала я. — Чтобы я разревелась ещё больше?

— Нет, — сказал он серьёзно. — Специально — только чтобы ты перестала ненавидеть себя в этом платье.

Я уставилась на него. Потом — снова в зеркало. Потом — снова на него.

И вы знаете, что? В какой-то момент сквозь слёзы и фатин я вдруг увидела не только нелепость, но и… да, что-то ещё. Что-то, что делало меня не тортом, а человеком, который идёт навстречу собственной судьбе.

Я, конечно, тут же постаралась всё испортить.

— Ладно, — буркнула я. — Но знай: если на свадьбе я упаду, запутавшись в этих юбках, винить буду тебя.

— Справедливо, — кивнул он, и уголки его губ дрогнули. — Там еще тетушка Стива… — многозначительно шепнул он и скоренько отошел.

И правильно, что отошел. Убила бы гада!

Но одно было справедливо: явно надо проявить немножко вежливости.

— Тетушка Барбари, — всхлипывая, проговорила я.

Тетушка непроизвольно дернулась, родня с интересом ждала продолжения.

— Тетушка, — продолжила я, — ваш вкус безупречен. Это платье — шедевр. Спасибо вам, милая тетушка. Можно ведь я буду вас так называть?

Тетушка проикала что-то неразборчивое, не иначе от радости. А что еще могло стать причиной такой явно положительной реакции? Родня разочарованно выдыхала и начинала перешептываться.

И свадьба все-таки состоится. Я еще не все сказала. И не всем!

Я всегда подозревала, что свадьба — это не про любовь и нежность, а про коллективное помешательство взрослых людей, которые отчаянно пытаются доказать друг другу, что всё под контролем. Но то, что случилось со мной, превзошло даже самые мрачные мои прогнозы.