Но этот вопрос как-то потерялся. Я помогла Энтону прибрать стол и комнату, и чашки вымыла так, что они чистые стали, а потом ждала, пока мой любезный хозяин закончит с машиной (он ее зачем-то по кусочкам складывал в несколько кучек), и смотрела в окно.

Окно было грязным и закопченым. При чем грязь со стекол если и поддавалась моим энергичным воздействиям, то копоть была прям въевшаяся, сроднившаяся с деревянными перекрестьями оконных рам и так просто покидать свое место не желала. Я потерла все равно для очистки собственной совести и стала рассматривать улицу.

Обычная улочка, не совсем окраинная, но и не скажешь, что самый центр. В воздухе висит легкий керосиновый смог, газовые фонари уже зажглись — вечер. Изредка мимо пройдет кто-нибудь, торопливо запахивая полы кожаного плаща. Одеты здесь все странно, но еще страннее небо. А уж то, что в небе… Птицы — это ведь так естественно! В Ростове куча птиц: воробьи вечно в кустах шумят, голуби попрошайничают, вороны с деревьев бдят и каркают… А тут нет никого. Звуки доносятся с улицы, конечно: то повозка странная проедет, то в воздухе жужжит что-то высоко, то трещит или взрывается. Везде дым, свист, трубы и смог… И ничего привычного.

Тут мой любезный хозяин позвал меня наверх, в жилые комнаты, до какой-то каморки провел и пожелал спокойной ночи.

Я расчувствовалась, поблагодарила и вошла в свое временное жилище.

А этот подлец дверь запер!

И вот теперь я сижу и записываю все это. Хоть тетрадь с карандашом оставил, нехороший человек!

Уже кажется полдня прошло, а ничего не изменилось. Мой любезный хозяин мутит какую-то хрень, стучит то внизу, то прямо у моей двери. Я сначала даже со сна подумала, что горим — а немудрено, столько хлама вокруг горючего (обдумать!) — и так и заорала. При чем, заорала вполне по-английски, так, чтобы все окрестности меня правильно поняли.

Только ни одна живая душа не отреагировала. Или я не заметила?

Но вот то, что кто-то мерзко и отчетливо в комнате захихикал — это факт. И тогда я окончательно проснулась. И опять заорала. А этот негостеприимный Энтон даже не соизволил узнать, почему.

Солнца тут почти не видно. Небо все время затянуто не то тучами, не то смогом. По часам выходит, что полдень, а в каморке полумрак. Я в окно выглядывала, думала, дождь. Но никаких признаков, что осадки были.

Окошко выходит на какую-то тихую улочку, где ничего не происходит. Никаких машин, вообще почти ни души на на улице. Я только один раз услышала странные скрипы и конечно выглянула, чтобы проводить взглядом зад какой-то странной не то телеги, не то прицепа. Да пару раз шаги слышала — торопливые и уверенные. Но не выглядывала уже.

На улицу смотреть не слишком интересно. Всё серое. Каменные дома словно выстроились в шеренгу друг за другом, вплотную, одинаково угрюмые, крыши черны, как будто их копотью нарочно вымазали. Уж я присматривалась сквозь грязное окно как могша, но никаких признаков и никакого дождя, никакой влаги. Просто такое ощущение, что сырость висит в воздухе, вязкая и липкая, как кисель.

Внутри, если честно, ещё хуже. Сказать, что здесь грязно — значит ничего не сказать. Подоконник такой пыльный, что я могу рисунки потомкам оставлять, и они тут на века сохранятся, факт. А пол? Пол вообще усеян какими-то опилками, клочками бумаги и, кажется, даже шестерёнками — клянусь, я наступила на что-то металлическое, и оно жалобно звякнуло, как будто извинилось, что лежит здесь уже который год.

И еще повсюду разбросаны какие-то штуки. Вот — круглый медный диск с дырочками по краям, вот зачем он? А рядом стеклянная трубка, в которой когда-то, видимо, была жидкость, потому что она пахнет резиной и железом и грязная внутри — жуть, с темными потеками. Я боюсь всё это трогать: мало ли, рванёт или загорится. Хотя, учитывая бардак, который здесь творится, можно подумать, что хозяин это место под склад использует: запихивает сюда все, что уже не нужно.

И книжек нет! Даже жалкой брошюрки не завалялось. Я сперва думала, что при такой куче железяк точно должна быть хотя бы инструкция, но нет. Ни полки, ни стеллажа. На столе — только грязная кружка с намертво въевшимся налётом и кофейной гущей. И непонятные чертежи, исчерканные так, что ничего не разобрать. Я попыталась их прочесть, но они больше похожи на каракули безумца, чем на инженерный план. И буквы не разобрать — почерк еще хуже, чем у меня.

Так что я решила: если уж сидеть взаперти, то хотя бы не в мусорной куче. Нашла тряпку — ну, как «нашла»... это скорее кусок старой простыни, в пятнах и дырках, но не такой липкий, как все остальное. Лучше, чем ничего.

Я принялась вытирать пыль, собирать гайки и шайбы в отдельную кучку, колесики — в другую кучку, бумажки — на стол аккуратно, только протерла его сначала. Даже со щёткой под кровать заглянула — и там обнаружила такой клад, что лучше бы я и не видела... Господи, я спала рядом с этим! Какая-то банка, а в ней сухие тараканы. Надеюсь, они мёртвые. Я взвизгнула, но потом заставила себя всё же вытащить её и прикрыть крышкой.

Странное дело: уборка меня успокоила. Когда ладони чёрные от сажи, а на столе впервые за много времени видна ровная поверхность, внутри становится легче. Как будто хоть что-то я могу контролировать. Всё вокруг свистит, звенит, гремит — а у меня теперь чистый уголок, и это значит, что я ещё не сдалась.

И вот я как раз отряхнула подушки и, не побоюсь признаться, с наслаждением воображала, как кидаю ими в моего дорогого хозяина, если он ещё раз проигнорирует мои крики...

А потом решила, что устала и раз уж ни еды, ни чая нет и не предвидится — можно хоть и сообщить себе о том, что произошло. И что джинсы мои стали после сегодняшнего дня куда грязнее, чем после дня работы на огороде. Даааа, возвращение мое домой будет триумфальным, точно.

Ой, неужели дверь отпирают? Потом допишу.

***

Конечно, хозяин мой добрейший явился. Застал меня врасплох, зато дверь наконец открылась, и в проеме появился он. Всё тот же: в пыли и копоти, правда, вроде как умытый. И смотрел опять с опаской… но без удивления, что я жива и здорова после заключения в каморке.

— Пойдемте ужинать, мисс Агата, — сказал коротко. И будто это само собой разумеется, что до этого два раза в день люди едят воздух и больше ничего не требуют. Ну ладно.

Я бы, может, что-то язвительное и высказала, но желудок предательски заурчал громче меня. Пришлось подняться, отряхнуться — и молча проследовать за ним.

Столовая (если это можно так назвать) выглядела не лучше моей каморки-склада. Представьте себе вытянутую комнату, как пенал. По центру длинный стол. На столе — тарелки, но на скатерть я глядеть старалась мельком, чтобы не видеть пятен, засохших лет сто назад. Зато еда… еда была вполне себе съедобной. Даже горячей. от тарелок пар шел и пахло вполне себе вкусно, специями какими-то. Я бы удивилась, наверное. Честно сказать, вообще не ожидала, что тут даже какое-то подобие уюта может быть. Но потом передумала и не стала удивляться. А то еще ляпну что, и все, прощай ужин. Лучше уж есть и молчать, чем сидеть голодной и гордой.

Ну, долго я не выдержала, нарушила молчание, конечно, первая:

— А у вас тут всегда так темно? — спросила, ковыряясь в похлебке.

Энтон поднял взгляд от своей тарелки.

— Смог. Зимой сильнее, летом слабее. Город дышит машинами.

— Дышит или задыхается? — не удержалась я.

Он усмехнулся.

— Одно другому не мешает.

Я покосилась в сторону окна: там вместо привычного сумеречного неба разливался мутный оранжево-серый свет. Будто кто-то весь день держал свечку под потолком, и та чадила и никак не гасла.