По всем нашим традициям… это было катастрофой.

До сегодняшнего дня никто вслух не говорил, что это отец убил людей той ночью. Хотя, черт возьми, и так было ясно.

Но озвучить это вслух, значит толкнуть лавину.

Правда, однажды произнесенная, уже не зарывается обратно в землю. Людям придется либо проглотить ее, либо встать против. А на Востоке… никто не хочет вставать против него.

Ни одного вопроса. Репортеры молчали. Вместо этого толпа несколько раз резко ахнула.

Дак стоял в тишине, с широко распахнутыми глазами, не отрываясь смотрел на нее.

Да. Она определенно изменит Восток.

– Так, так… – Чен поспешил к ней, неловко поклонился. – Спасибо тебе большое, Моник, что выступила сегодня, но нам правда пора…

– И еще, – Моник не сдвинулась с места. Глаза спокойно, уверенно обвели море объективов и включенных микрофонов.

Я наклонился к Чену и тихо сказал:

– Не перебивай. Она имеет право говорить все, что захочет. Я рядом. Я поддерживаю.

Чен застыл. Рот приоткрыт. Слов больше не нашлось.

– Хочу еще раз сказать максимально четко, – продолжила она. – Хоть Великий Хозяин Горы и действовал из желания защитить меня от опасности на Востоке… я не поддерживаю убийство им невинных людей.

Чен выглядел так, будто вот-вот грохнется в обморок. Бледный, как чистый лист.

Рука дернулась к телефону, наверное, уже набирал какой-нибудь экстренный пиар-отдел, чтобы заткнуть эту бурю, пока все окончательно не пошло по пизде.

Дак опустил голову. Будто не мог даже смотреть на нее. Хотя я знал, что внутри его трясло от ужаса.

А она подняла голос:

– Более того, я требую справедливости для тех, кто был убит прошлой ночью!

Справедливости? Ты вообще понимаешь, что только что сказала?

Одно это заявление… Восток воспримет как призыв. Как будто она говорит: кто-то должен остановить моего отца. Остановить, прежде чем он убьет снова.

И… этот кто-то – это я.

Я прокручивал ее слова в голове.

Она что, намекает Востоку, что я разберусь с отцом? Интересно…

Теперь у нас появился веский повод для поединка, который должен состояться через три дня. Я не знал, планировала ли она это, но история могла сложиться идеально: я сражаюсь со своим отцом за свободу Востока. За право говорить, и не умирать за это.

Тогда они поймут, почему он умер.

Как бы больно им ни было… И… полюбят меня сильнее. Именно из-за этого.

Хитро. Очень хитро. Это ты придумала? Или он?

Да и неважно.

Я просто стоял и смотрел на нее, в полном восхищении. Потому что в эту секунду… здесь, сейчас… она напоминала мне мать.

Сколько раз моя мать игнорировала заранее написанные для дворца речи и говорила то, что считала нужным?

Сколько раз она ставила под сомнение отца, прямо в эфире, когда он стоял прямо у нее за спиной в шоке?

Мама тоже однажды выругалась на камеру. Мони будет второй.

Эта мысль вызвала у меня улыбку. Камеры тут же щелкнули в мою сторону.

Моник продолжала:

– И я хочу, чтобы народ Востока понял одну очень важную вещь, я не собираюсь добиваться вашего одобрения через страх.

Дак поднял взгляд.

А она им, мягкую, искреннюю улыбку:

– Я здесь, чтобы заслужить ваше уважение.

Идеально.

Я почувствовал едва уловимое изменение в толпе. Как будто даже скептики начали признавать: она чего-то стоит.

Моник сглотнула.

– Но давайте копнем глубже.

Я моргнул, ошарашенный.

Серьезно? Еще не все?

– Уже по прошлой ночи видно, что ждать теплого приема не стоит, – сказала она, снова подняв палец вверх. – Но усвойте одну вещь. Вы можете крушить мою репутацию, принижать мои заслуги, ставить под сомнение мои намерения. Но вы не сможете заставить меня замолчать… или уйти с Востока.

Ах вот как? Значит, теперь ты поняла, что ты по-настоящему здесь?

Я чуть язык не прикусил, чтобы не облизнуться от этой мысли.

По толпе прокатился гул, ее дерзкий вызов завис в воздухе, как разряд перед бурей.

Репортеры ожили: ручки застучали по бумаге, перья скребли в едином ритме, превращаясь в шумной какофонию.

– И второе, – продолжила Моник, – хотя я не могу официально говорить от имени Хозяина Горы… я знаю, что он уже предпринимает шаги, чтобы обеспечить безопасность журналистов и инфлюенсеров, которые выражают несогласие… со мной и с проводимой политикой.

Я пробежался взглядом по толпе.

Злости не было. Кто-то выглядел печально. Кто-то – в полном ахуе.

Они просто не привыкли к такой честности. Особенно от кого-то, стоящего наверху Четырех Тузов.

А Моник определенно показала, что теперь – она там.

И снова всплыло это слово: доверие.

Никогда бы не подумал, что доверие – это часть любви. Но сейчас… я учусь.

И знаешь что? Я рад, что поверил ей. Востоку это было нужно. Мне это было нужно.

А вот Чен, тем временем, начинал закипать.

Кулаки то сжимались, то разжимались. Взгляд метался между Моник и толпой. Лицо покраснело, лоб нахмурен, тело напряжено, будто вот-вот рванет вперед.

Нервы у него были на пределе.

Если он не взорвется прямо здесь, то точно рванет по дороге обратно во дворец. Скорее всего, по дороге Моник и Чен сцепятся.

Но я буду на ее стороне.

Теперь я знал, что она была права, что высказалась. Так же, как когда-то поступала моя мать. И так же, как я любил мать за ее стойкость и чувство справедливости, так же теперь любил и Моник.

В ней я увидел продолжение того, что, как думал, умерло вместе с матерью. Наследие силы. Смелости. И безжалостной, упрямой борьбы за то, что правильно.

Я просто стоял рядом, с сердцем, распираемым от гордости и любви, и знал: какими бы ни были испытания впереди, ее дух, ее присутствие – это именно тот свет, которого нам всем так не хватало.

– И еще, – голос Моник стал чуть громче, перекрывая растущий шепот заинтересованных голосов, – уважение работает в обе стороны. Я намерена уважать каждого из вас ровно так же, как ожидаю уважения в ответ. Не только к себе, но и к моим сестрам.

Чен ахнул. Дак выругался сквозь зубы.

Эта фраза выбила репортеров из колеи.

Я напрягся.

С прессой главное, не сказать лишнего. А Моник сейчас выложила кое-что очень важное. Упомянув сестер, она по сути объявила: я не просто тут надолго. Нас будет больше.

А Восток не терпит чужих. И не признает непрошеных гостей.

И вдруг, шквал вопросов. Волна, захлестнувшая разом.

– Ваши сестры тоже с Запада? – выкрикнул кто-то.

– Нет, – покачала головой Моник. – Я вообще не с Запада. И даже не из Парадайз-Сити.

Вспышки засверкали ярче.

– Сестры?! – рявкнул другой. – Сколько их?

– Кто они такие и какую роль играют в ваших планах по Востоку?! – перекрывая всех, закричал третий.

– Можете уточнить, как ваша семья повлияет на внутреннюю политику Востока? – добавил еще один.

Ладно. Хватит.

Я заговорил резко, быстрее, чем она успела раскрыть рот:

– Вопросов больше не будет!

Мгновенная тишина.

Некоторые репортеры застынули с поднятыми ручками.

– Однако, – я окинул их мрачным взглядом, – мне тоже есть что сказать.

Чен издал сдавленный хрип, будто у него случился мини-приступ.

Время встряхнуть Восток.

Лэй

Теперь настал мой черед укрепить ту почву, которую Моник уже застолбила своими дерзкими словами.

Просто схватить ее и увести, значило бы не поддержать ее, не проявить уважения.

Я посмотрел на всех вокруг. Чувствовал, как у толпы бьется общее напряженное сердце. Это уже было не просто спонтанное выступление перед прессой – это становилось поворотным моментом, способным переписать будущее Востока.