– Здравствуйте. – Моник сделала еще шаг вперед.

Толпа стихла, все камеры разом обернулись к ней. Она стояла прямо, с гордо поднятым подбородком – уверенная и сильная.

На лбу у Чена выступил пот, и я почувствовал знакомый укол тревоги.

Пресса непредсказуема. А ее честность, такая прямая, настоящая, могла в любой момент превратиться в скандал, если ее слова вырвут из контекста.

Защитить ее? Или позволить говорить?

Этот выбор разрывал меня изнутри.

Внутри бушевала война.

Хозяин Горы во мне был готов пустить в ход силу, если хоть кто-то осмелится перекрутить ее слова или показать неуважение.

Но Лэй, мужчина, который любит и уважает Моник как равную, решил держаться. Доверять.

А это, черт побери, пиздец как сложно.

Я заставил себя взять себя в руки. Она начала говорить.

– Итак… мне, наверное, не стоит сейчас говорить, но… прошлой ночью погибли люди… из-за их слов в мой адрес. – Моник обратилась к толпе так спокойно, словно просто болтала с кем-то на улице.

Но беда в том, что пресса на Востоке – это не случайные прохожие. Это стая голодных волков, рыщущих в поисках самого мясного, самого грязного. Это акулы, унюхавшие кровь. Они с легкостью превращают невинные слова в приговор.

Я почувствовал, как во мне вскипает желание защитить ее. Но вместе с тем, сердце распирала гордость.

Она еще и двух суток не пробыла на Востоке. Уже вляпалась во все дерьмо, какое только можно было, и при этом осталась на ногах. Ни истерики, ни паники. Не сломалась.

Наоборот… Казалось, каждая новая хрень только делала ее сильнее.

Как, черт возьми, у нее это получается? Она же настоящий боец.

– Прежде всего… – она сглотнула. – Я хочу выразить глубочайшие соболезнования семьям и близким, пострадавшим от ужасных событий прошлой ночи.

У Чена с виска капля пота скатилась прямо на воротник.

А я… я внутри корчился от борьбы с самим собой. Все нутро кричало: вытащи ее оттуда, уведи к черту подальше от этих шакалов, пока они не перекрутили ее слова, не обвинили, не превратили все это в цирк.

Но ее спокойствие… чистый, уверенный голос, заставляли меня стоять на месте.

– Я знаю, что значит терять тех, кого любишь… – она обвела взглядом притихшую толпу. – И любая смерть, при любых обстоятельствах, – это трагедия.

Камеры щелкали и жужжали без остановки.

И тут она подняла палец вверх:

– Но… особенно это пиздец как неправильно, когда умирают просто за то, что высказались.

Охренеть.

Ее слова разрезали густой, застоявшийся воздух, будто лезвием.

Я моргнул.

– Она выругалась, – ахнул Чен. – Это слово они будут гонять по кругу снова и снова.

Как и я, толпа замерла в оцепенении, где-то между шоком и прилипшей к губам жаждой узнать, что она скажет дальше.

Репортеры, которые еще минуту назад суетились и жужжали, теперь стояли как вкопанные, ручки зависли над блокнотами, даже не записывали, просто слушали. Глотали каждое слово.

Моник продолжила:

– Смерть за свободу слова – это за гранью. Это ебаный мрак.

– Она опять выругалась, – прохрипел Чен, тяжело задышал, грудная клетка заходила ходуном.

Вокруг нас воздух будто стал электрическим.

И тут журналисты взорвались: ручки засновали по блокнотам, пальцы застучали по экранам.

Что они напишут? Уважение? Критика? Или как обычно, дерьмо, завернутое в аналитику?

Обычные люди в толпе, возможно, не привыкшие к такой прямоте от кого-то вроде нее, перешептывались. Но… некоторые явно ловили ее волну – кивали, соглашались, что-то одобрительно бормотали.

Другие, наоборот, будто не знали, как на все это реагировать. Слишком уж она была настоящей.

Но все равно… она, блядь, перевернет весь Восток.

Я стоял и смотрел на нее, а внутри росло что-то мощное: смесь безмерного уважения и яростной, инстинктивной потребности защитить.

Моник не просто выдерживала натиск общественного осуждения, она проходила его как шторм. И не собиралась ни молчать, ни прогибаться.

Я напрягся.

Ход был рискованный. Но, возможно, именно такой был и нужен, чтобы пробить эту выученную, затхлую пляску политики и медиа Востока.

Готовы ли они вообще к правде в лоб?

Скоро узнаем.

– Забудьте уж, были ли эти заявления расистскими или нет, – Моник опустила руку.

Ху поднял брови и бросил на меня взгляд.

Все, буквально все, уставились на нее. Каждый микрофон потянулся вперед, точно прицел, нацеленный на цель.

– Не соглашаться с чьими-то взглядами и мнением – это одно, – Моник сделала паузу. В ее тишине словно что-то щелкнуло. – Но безжалостно отнимать жизнь. Убивать всю семью. Резать детей. Просто из-за поста в соцсетях… пусть даже он был расистским или тупым… – это уже уровень человеческого падения, который я не могу принять.

Блядь.

Репортеры замерли, как статуи.

Они прекрасно поняли, о ком она говорит, об их обожаемом Великом Хозяине Горы. И теперь, наверняка, ссыкотно даже подумать, как это передать в эфир.

На Востоке, если мой отец что-то делал, значит, так надо. Так решил Бог.

Поставить под сомнение – значит лишиться души.

На самом деле… кроме моей матери… Моник – единственный человек на Востоке, кто официально выступил против действий моего отца.

Чен вытер пот со лба:

– Все… теперь точно пиздец… Они ее разорвут.

Но она права. И плевать, что они там думают. Только посмеют ее тронуть, я, блядь, поотрываю каждому руки. Более того…

Я отошел от машины и пошел к ней.

Каждый шаг, как заявление. Не просто поддержка, а доверие. Я встал рядом не для того, чтобы быть телохранителем. Я стоял рядом, чтобы весь мир увидел: она – сильная, умная, способная. И я в нее верю.

Надо было сделать это раньше. Я учусь, Моник. Прости, что не сразу.

Когда я встал рядом с ней, плечом к плечу, обняв за талию, почувствовал, она слегка дрожит. Но теперь она знала, что я рядом. Полностью. Без оглядки. Без сомнений.

Больше я никогда не заставлю тебя ждать.

С такого близкого расстояния я ощущал не только ее, но и прессу. Их ожидание. Их тихую надежду, что я вмешаюсь, сорвусь, подарю им конфликт, которого они так жаждали.

Но я молчал.

Это ее время. Ее голос. Если уж я доверяю ей, то не как Хозяин Горы, который вламывается и затыкает. А как Лэй. Партнер. Человек, который знает, когда отойти в тень.

Хотя… на всякий случай… я был рядом, как скала. Не для слов, а для действия. Если понадобится, то я сработаю быстро.

Уважайте Моник. Или я покажу вам больше смертей, чем мой отец когда-либо устраивал.

Моник не принимала ту тьму, что жила в нем… Но я – его сын. И жажда насилия у меня в крови.

Следом в поле зрения попал Дак. Он переместился чуть ближе к Моник, с ее другой стороны. Меч у него все еще был в руке, как будто он и правда собирался снести кому-то из репортеров башку.

Вспышки камер стали еще ярче.

Ну вот… Моник между Хозяином Горы и Командиром боевого крыла. Вот это будет фотка.

Уже завтра ее лицо появится на первой полосе каждой газеты. И эта одна картинка сделает ее одной из самых влиятельных женщин Востока. Мои тетки давно правят этим списком. Теперь в нем появится она.

А голос у Моник, все такой же ровный. Спокойный.

– Сегодня я поговорила с Великим Хозяином Горы… и сказала ему, что он был неправ.

Кто-то в толпе громко ахнул.

Я моргнул. И заставил себя не менять выражение лица.

Ты поспорила с моим отцом… и до сих пор жива.

В конце толпы кто-то просто развернулся и убежал, даже не пытаясь сделать вид, что все в порядке. Им не хотелось оказаться рядом, пока звучат такие слова. Они боялись, отец может убить и за то, что ты просто услышал подобную «ересь».